Читать книгу - "Нерон. Царство антихриста - Макс Галло"

Британик был тут же. Он держал отца за руку, лицо его было печально и сурово. Рядом стояли Нарцисс и Нел. Бесстрастный Сенека держался поодаль. Я подошел к нему. Он прошептал, как бы про себя:

— Самые большие преступления довольно рискованны для тех, кто их совершает, но если идти до конца, то впереди ждет награда.

Он повернул голову, как бы указывая, что вошедший и направлявшийся к Агриппине человек был послан самой судьбой. Агриппина бросилась к нему, схватила за руки и громко — чтобы слышали все — стала умолять Ксенофонта, врача-грека, вырвать императора из объятий смерти. Между тем я был уверен, что тот его добьет.

Целитель склонился над Клавдием, разжал ему челюсти и длинным черным пером попытался пощекотать горло — это был обычный прием, применяемый врачами, чтобы вызвать приступ рвоты.

Тело императора сотрясли новые спазмы, и оно окаменело. Должно быть, своим пером Ксенофонт ввел порцию сильного яда.

Целитель выпрямился и взглянул на Агриппину, как бы говоря ей: «Дело сделано». Он посоветовал обернуть Клавдия теплыми простынями и, выходя, добавил: император должен дышать чистым воздухом.

Мне хотелось крикнуть: «Но он мертв!»

Те, кто выходил из комнаты — первыми были Нарцисс и Нел, — знали это не хуже меня. Все поняли, что Агриппина, прежде чем объявить о смерти императора, должна удостовериться, что преторианские когорты готовы присягнуть на верность Нерону. Может, она хотела дождаться момента, который астрологи объявят наиболее благоприятным для ее сына?

Он наступил в полдень, четырнадцатого октября, на шестьдесят четвертом году жизни Клавдия и на четырнадцатом году его правления.

Я видел, как Агриппина раздирала себе лицо, отчаянно кричала, прижимала к груди Британика, утверждая, что он был копией отца и что отныне она будет его покровительницей. Все входы и выходы охранялись гвардейцами, чтобы Нарцисс, Нел и сестры Британика — Антония и Октавия, жена Нерона, — не могли покинуть дворец.

Явился Бурр. Широко шагая и потрясая искалеченной рукой, он объявил, что преторианцы поклялись в верности Нерону, провозгласив его императором. Рассказывали, что часть солдат колебалась и спрашивала о Британике. Но, восходя на престол, Нерон по примеру Клавдия посулил каждому по пятнадцать тысяч сестерциев — жалованье за пять лет службы. После чего все как один, подняв мечи, выкрикнули: «Да здравствует Нерон, наш император!» Они несли его на руках до своего лагеря.

Кто теперь смог бы ему противостоять? Кто был способен остановить Агриппину?

Она попросила Сенеку отправиться в сенат и провести голосование о присвоении императорского титула Нерону, старшему сыну Клавдия.

Я увидел Сенеку на следующий день. Он лично составил для Нерона речь, которую тот произнес перед преторианцами. Хотелось поговорить с учителем, но он жестом остановил меня.

— По моей просьбе сенат принял решение обожествить Клавдия и торжественно похоронить его, как хоронили божественного Августа, — сказал он.

— А завещание?

— Оно не будет обнародовано. Клавдия больше нет. Или ты полагаешь, что судьбой Рима может распоряжаться мертвец? Люди и боги все решили без него.

Учитель прикрыл глаза и медленно продолжал:

— Нерон — император и, следовательно, вершитель человеческих судеб. Император в семнадцать лет.

— А Агриппина? — спросил я.

Сенека опустил голову и неуверенно пробормотал:

— Она всего лишь мать.

15

Агриппина всего лишь мать?

Сенека либо ослеп, либо выдает желаемое за действительное, движимый политическими соображениями. Он хочет верить, что мать Нерона отойдет от власти, хотя речь идет о женщине, которая за несколько часов из матери императора — Augusta mater Augusti — сама превратилась в августейшую особу, равновеликую самому императору. Сенаторы приветствовали ее возгласами так, как ни одну женщину в истории Рима. Я слышал их.

Все разыгрывали лицемерную комедию. Делали вид, что верят Агриппине и Нерону, оплакивающим одна «августейшего супруга», другой — «благородного и достославного отца». Изображали, что верят в коварную болезнь, унесшую императора. Все были даже благодарны мудрой Агриппине за то, что она привела Нерона к власти без гражданской войны, без изгнаний и ссылок, без рек крови на улицах Рима и других городов империи. Раньше при смене власти это случалось так часто, что ныне все возносили хвалу новому императору, его матери и богам за сохраненный мир.

Был принят специальный декрет, по которому Агриппину Августу отныне будут повсюду сопровождать два ликтора с секирами, чтобы каждый гражданин Рима воздавал ей почести как лицу, облеченному властью.

Никогда еще женщина не удостаивалась таких почестей.

Вот приближаются ее носилки, впереди которых шествуют два ликтора. Агриппина входит во дворец. Нерон — император Нерон! вершитель судеб человеческих! — следует в нескольких шагах позади, как один из прислужников царицы, пусть даже самый приближенный.

Она наслаждается. Каждая черта ее лица, каждый жест, мимолетный взгляд выражают счастье обладания обретенной властью и могуществом, доселе не ведомым ни одной римлянке.

Агриппина созывает дворцовых секретарей и диктует письма проконсулам, управляющим городами империи. Она действует самостоятельно, не ставя в известность Нерона. Она требует, чтобы сессии сената проводились во дворце и, поскольку присутствие женщин запрещено в зале заседания — там дозволено находиться лишь отцам государства, — приказывает держать двери открытыми и, спрятавшись за занавеской, слушает все, что происходит на заседании.

Мне все это известно. Это известно всем. По некоторым замечаниям Сенеки я понимаю, что сенаторов охватывает беспокойство. Выходит, что борьба за власть не закончится никогда? Однако они уступают. Профиль Агриппины отчеканен на монетах рядом с профилем ее сына — один наложен на другой.

Показывая Сенеке такую монету, я спрашиваю:

— Всего лишь мать?

Учитель молчит. Он прекрасно понимает, что правда попрана и воцарилась ложь. Ведь это он писал речи, которые Нерон говорил в сенате. Я узнавал его мысли, его стиль. А Нерон весьма талантливо исполнял роль вдохновенного оратора, хотя в зале заседания всякий знал, что он не написал ни строчки из того, что произносит. Некоторые даже позволили себе заметить вслух, что впервые вступительная речь императора написана не им.

Вот эти вдохновенные перлы: я буду руководствоваться мудростью и милосердием; я буду править без ненависти и злобы; доносы, взятки, злодеяния будут изгнаны! А сенат станет почитаемым хранителем римской добродетели…

Оглушительные аплодисменты.

Слушая эти речи, даже я начинал питать иллюзии. Своей молодостью Нерон напоминал Помпея и Августа. Ему было всего семнадцать лет, а вокруг — добрые советники, которых он называл друзьями, Бурр, возглавлявший преторианцев, Сенека, писавший книгу, в которой, по его словам, будет прославляться милосердие. Появилась надежда, что Нерон покончит с порядками, царившими при Калигуле и Клавдии, и вернет Рим к величию времен Августа.