Читать книгу - "Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева"

движению умов, – гордиться громадностью страны вошло в привычку, в бездумном существовании находили удобство. Журналы теряли издателей, не обретая читателей; никто не хотел знать даже о том, что делается у него под носом, а кто знал, тот помалкивал. Как остроумно выразился князь Вяземский, «в обширной спальне России никакие будильники не допускаются»…

Лишившись доверия императора, Орлов оказался «на подозрении». В Киеве каждое письмо его, каждое слово, каждое дело подлежало цензурному присмотру, а дойдя до Петербурга, перетолковывалось вкривь и вкось. Недавно он с изумлением узнал, что скончался: слух об этом дошел до самой Варшавы, и убитый горем Асмодей успел сочинить надгробное слово на смерть Рейна[16]. Гораздо менее забавным был слух о цели его прошлогодней поездки в подмосковную графа Дмитриева-Мамонова: государю донесли, что они пишут конституцию для России.

Поездка эта оставила по себе тяжелое впечатление: граф Матвей душевно болен, и тяжело. Живет затворником, не видя даже прислуги своей, все распоряжения отдает в письменном виде; отпустил бороду, носит русское платье. Дубровицы превратил в настоящую крепость с пушками, выучив роту солдат из своих дворовых; хранит у себя знамя князя Пожарского и окровавленную рубашку царевича Димитрия. Себя мнит прямым потомком Рюриковичей, Романовым же отказывает в правах на престол как иноземцам: Александр Павлович и его братья – внуки немки и голштинца, дети вюртембергской принцессы, к тому же царь постоянно разъезжает по заграницам, вместо того чтобы сидеть на троне предков.

Первые признаки помешательства проявились еще в «Пунктах учения, преподаваемого в Ордене русских рыцарей», которые Матвей набросал после возвращения Орлова из-за границы. Там были здравые мысли об ограничении самодержавия, упразднении рабства и запрете перемещать суда бурлаками, об улучшении положения солдат и суровых наказаниях за лихоимство. Вместе с тем граф призывал обратить не только Польшу, но и Пруссию с Австрией в российские губернии, присоединить к России Венгрию, Сербию, все славянские народы, а также Норвегию, переселить гренландцев в Сибирь, а евреев обратить в православие, рассеять донских казаков, покорить Персию и вторгнуться в Индию, упразднить университеты, заменив их ботаническими садами, публичными библиотеками, обсерваториями и зверинцами… Вряд ли этот документ мог попасть в чужие руки, но поди узнай, о чем вральманы доносят государю.

Он все же подписал приказ о новом назначении Орлова, но куда! В Кишинев! На край света, в тридесятое царство, к молдаванам и грекам! С одной стороны, командование 16‑й пехотной дивизией, стоящей близ государственных рубежей, – знак высокого доверия, но с другой… Изящно очерченные губы Раевского, возникшего перед мысленным взором Орлова, вновь сложились в усмешку.

Да, Александр, ты прав: я не могу не думать о ней! Я люблю ее со всем пылом неутоленной страсти и с глубиной зрелого чувства! О, если бы я получил дивизию в Нижнем Новгороде или в Ярославле, какая была бы разница! Женщина таких достоинств, умная, светская, образованная стала бы там королевой со своим двором, а что я смогу предложить Катеньке в Кишиневе?

Однако довольно строить из себя Иеремию. Не место красит человека, а человек место, и неважно, где делать дело, лишь бы делать. Про 16‑ю дивизию говорят, что она плохо выучена, – вот Орлов и займется ею. Время сейчас неспокойное.

Во Франции деспотизм Наполеона ныне кажется временем свободы; уцелевшие якобинцы подают руку уцелевшим бонапартистам, чтобы вместе противостоять вошедшим в силу ультрароялистам, которым повсюду мерещатся ростки революции, и они глушат их цензурой, ограничивая законами личные права. В апреле за две недели арестовали полсотни сочинителей и издателей; в начале июня охрана Тюильри застрелила студента, пришедшего ко дворцу вместе с толпой протестовать против нового закона о выборах, по которому «представителями народа» могут стать только самые богатые. За гробом студента шли шесть тысяч человек, открылась подписка на памятник ему. А в день его похорон казнили Лувеля – убийцу герцога Беррийского. Казнь перенесли с утра на вечер, до последнего надеясь, что преступник покается и выдаст сообщников, но добились от него лишь пророчества о том, что через годы его станут славить как избавителя отечества от тиранов, подобно тому, как Шарлотту Корде, убившую Марата, ныне величают героиней. Вся Гревская площадь, набережная перед ней и два ведущих к ней моста были забиты народом: маленькие люди благоговеют перед всем великим, даже если это великие злодеяния. В газетах намекали, что Лувель до последней минуты ждал спасения от своих друзей. В стране множатся масонские ложи, венты карбонариев по примеру итальянских, отделения Общества филадельфов[17], в армии наверняка есть свои тайные общества, тем более что в Париже казармы размещены даже в Латинском квартале, и солдаты пьют вино в одних кабачках со студентами. Генерал Лафайет, Бенжамен Констан и Антуан Манюэль, избранные депутатами, наверняка не ограничиваются выступлениями в Палате, газетными статьями и записками правительству, это люди действия, и у них есть опыт революций…

Да и поближе можно ожидать скорых потрясений. Князь Ипсиланти, приезжавший в Киев на могилу отца, теперь уже, должно быть, добрался до Одессы. Официально он следует на лечение за границу, но от Орлова давний товарищ по кавалергардскому полку таиться не стал: его избрали генерал-эфором Гетерии – тайного общества, имеющего целью сбросить с Греции османское иго. Иоанн Каподистрия дважды отказался от этой чести: они с Александром Стурдзой предпочитают заниматься устройством греческих школ и типографий через Общество друзей муз в Вене, на средства от европейских правительств. Граф даже слышать не хочет о восстании, полагая, что составители подобных проектов готовят Греции погибель. Все заговорщики в его глазах – мошенники, разорившиеся купцы и приказчики, собирающие деньги у простодушных во имя Отечества, тогда как сами прекрасно устроились в другой стране; российский генерал-майор Александр Ипсиланти, потерявший правую руку под Дрезденом, нужен им лишь как ширма, чтобы успешнее обирать простофиль. Но Каподистрия ошибается. Греки жаждут действия, жаждут свободы! Все Балканы покрыты сетью тайных комитетов, от Пелопоннеса до Дуная христиане готовятся поднять восстание, им нужен только вождь и поддержка сильной державы. В Одессе гетеристы хранят свою казну – пожертвования московских и таганрогских греков, более пяти миллионов франков. Князь Александр хочет употребить эти деньги на закупку оружия. Ах, как было бы славно, если бы ему удалось заручиться поддержкой государя и 16‑ю дивизию послали освобождать христиан! Вот оно – настоящее дело!

…По пути к новому месту службы предстояло заехать в Тульчин, представиться новому начальнику – генералу от кавалерии Витгенштейну, главнокомандующему 2‑й армией.

За Васильковом дорога сделалась отвратительной, лошади тащились еле-еле. На третий день, за переправой через Буг, дормез[18] всполз