Читать книгу - "Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко"

театральной группой: от Африки до «страны холмов» Дании и «узкой земли» Англии.

Нимало не заботясь о точности и достоверности географических названий и координат, бывший актер так красочно и увлеченно врал о своих блестящих выступлениях, которые заканчивались, «разумеется, триумфом, по сравнению с которым триумфы Юлия Цезаря кажутся сельским праздником», что настроение хозяев начало быстро улучшаться.

Вдохновленный вниманием благородной публики, грек без лишней скромности поведал, что он и сам «великий драматург», если не превосходящий Еврипида, то, по крайней мере, стремительно нагонявший его. «Сейчас я пишу трагедию о любви эфиопской царевны Хариклеи и юноши Теагена».

Далее последовал вдохновенный рассказ Эллия Аттика, что «его» героиня родилась в столице Эфиопии городе Мероэ. В стране чернокожих была белой оттого, что во время беременности ее мать смотрела на мраморную статую Андромеды, мифической царевны удивительной красоты.

Хариклею и Теагена захватила шайка разбойников, и они вынуждены притворяться братом и сестрой, чтобы «Теаген не был убит предводителем шайки, воспылавшим плотским желанием к Хариклее».

Историю все слушали внимательно, но каждый по-своему.

Ульрику всерьез озаботила судьба принцессы, судя по всему, такой же юной и несчастной, как она сама. Кажется, готская принцесса даже прослезилась.

Наместник Винитарий благосклонно улыбался, явно симпатизируя эллину, который не только Священное Писание на готском языке достойно оценил, но еще, оказывается, осенен даром сочинительства.

Константина Германика озадачило то, что в пьесе Эллия Аттика царство Мероэ названо Эфиопией. Но ведь кому как не лицедею, со слов лучника Калеба, знать, что Мероэ была столицей «государства дезертиров» и правила там царица со странным именем Аманирагида… Кроме того, трибуна Галльского легиона не оставляло смутное впечатление, что имя Теаген ему знакомо. Явно из греков, но такие греки точно не служили в его легионе!

– Вспомнил! – в очередной раз не совладав с собой, вскричал римлянин. И, уже повернувшись к Эллию Аттику, с выражением произнес: – Ах ты, пройдоха! Ты сейчас рассказываешь историю, написанную Гелиодором.

Обращаясь уже к хозяевам дворца, он объяснил:

– Рукопись Гелиодора, которая так и называется «Эфиопика, или Теаген и Хариклея», я видел в библиотеке моего тестя. Помнится, жена попросила почитать, но я отобрал свиток назад, ведь она уже навзрыд плакала над этой историей, будучи беременной.

Бывший актер нимало не смутился:

– Что из того, благородный трибун? Я ведь толкую о своей пьесе, которую сочиняю на основе старой, как мир, истории. Говорят, ее еще Еврипид пробовал положить в основу своей драмы. Увы, она до нас не дошла. Вот я и попытался исправить положение.

– Неужели? – спросил озадаченный офицер Галльского легиона.

– «А как неправду писать, так этому надобно поучиться у Гомера», – примирительно молвил Винитарий. – Это, любезный мой римский друг, еще Аристотель написал. В знаменитой «Поэтике».

– Аристотеля, безусловно, знаю. Ведь он был учителем самого Александра Македонского, – вспомнил Константин Германик. – Однако про «Поэтику», клянусь Мит… Христом, я хотел сказать Создателем нашим, слышу впервые.

– Мы все о чем-то слышим впервые, – кротко объяснил Наместник. – Но я полагаю, что продолжение увлекательной беседы с нашим ученым греком мы вполне можем дослушать завтра. Вам пора на корабль.

Неожиданно в разговор мужчин решительно вмешалась Ульрика:

– Брат! Неужели ты хочешь, чтобы наши уважаемые гости провели очередную ночь на торгашеской корбите? Это не подобает статусу римского трибуна, посланника императора. Что после твоего решения могут подумать о нас в Константинополе?!

Винитарий как-то странно посмотрел на сестру, но с ее доводами согласился:

– И впрямь. В готском дворце много комнат. Будь по-твоему.

Константин Германик с готовностью принял предложение Наместника. Ему и впрямь не хотелось возвращаться на корабль, где укачивало даже при небольшой волне. А блаженная мысль о том, что, возможно, во дворце Германариха есть баня, и вовсе перевесила все возникшие подозрения. «Хотели бы убить, – мелькнула мысль, – сделали бы это в ночном порту, списав на шайку разбойников».

– Наш офицер проводит тебя в баню, для омовения, – окончательно развеял все сомнения Винитарий, почему-то в очередной раз посмотрев на сестру, а не на офицера охраны. – Следуйте за ним, драгоценные гости королевства Германариха. Что касается меня, то я уединюсь в своей молельне-библиотеке, чтобы воздать благодарственную молитву Создателю.

Константин Германик, попрощавшись с радушными хозяевами, разбудил явно недовольного этого процедурой молосского дога и, крепко схватив пса за ошейник, слегка пошатываясь, направился вслед за готским офицером, указывавшим дорогу.

Местная баня оказалась на удивление неплохой, почти римской. Мозаика в бассейне, наполненном прозрачной водой, складывалась в стилизованные изображения дельфинов и каких-то странных больших рыб, из спины которых вырывался столб воды.

– Это – киты, – объяснил бывалый Аттик. – Громадные, размером с нашу корбиту, морские чудовища, которые живут в северных морях, откуда приплыли готы.

– Чудны дела твои, Господи! – уподобляясь набожному Винитарию, произнес Константин Германик, с наслаждением обдав себя ковшом горячей водой из мраморного углубления в банной стене. – А теперь потри мне спинку, ученик Аристотеля, враль греческий.

После бани трибуна окончательно разморило, и он, в одном хитоне, доверив Эллию Аттику тащить за собой доспехи, отправился в спальную комнату.

Лег на широкий греческий диф, низкую кровать, укрылся легким шерстяным покрывалом и мигом провалился в глубокий солдатский сон.

Уже под утро его разбудило грозное рычанье Цербера. Мгновенно собравшись, Германик привстал со своего ложа, обнажив спату, которую Эллий Аттик предусмотрительно положил рядом со своим хозяином.

В полутьме трибун рассмотрел в проеме двери невысокую фигурку. «Кто это? Кто незамеченным миновал проходную комнату, где спит слуга-грек?»

– Спрячь свой меч, храбрый римлянин. Сегодня он тебе не понадобится, – раздался волнующий грудной голос.

Облаченная только в длинную белую сорочку, готская принцесса Ульрика смело вошла в комнату.

…Больше слов не было. Трибун, явственно слыша, как бьется сердце, забыв обо всем на свете, нетерпеливо протянул навстречу руки.

…И как будто наяву, бешено понеслась кавалерийская ала.

…И как будто наяву, вскричал сам Германик, раз за разом вгоняя мужское толстое копье в податливое женское тело.

В его ушах без устали билась барабанная дробь и женские вскрики, подобные всхлипам боевой флейты.

Когда трибун наконец заставил себя оторваться от Ульрики, та глубоко дышала.

– Ты – другой, – прошептала Ульрика.

Константин Германик вдруг вспомнил жену. Большие белые груди своей прекрасной Елены Троянской. Трогательную родинку на нежной щеке и улыбку, открывавшую ряд ослепительных зубов.

Угрызений совести он не испытал. Просто вспомнил. И – все.

Запах тела молодой женщины, лежавшей на ложе рядом с ним, маленькие смуглые груди Ульрики с большими темно-коричневыми сосками заставляли забыть обо всем и обо всех.

Римлянин решительно притянул к себе желанное тело.

– Постой! Погоди! – выдохнула готская принцесса и вдруг изогнулась,