Читать книгу - "Григорий Потемкин - Ольга Игоревна Елисеева"

5 августа императрица сообщала Потемкину радостную весть: «Сего утра я получила от барона Игельстрома курьера, который привез подписанный им и бароном Армфельдом мир без посредничества, а королю прусскому, чаю, сей мир не весьма приятен будет»^[1620]. Финальные переговоры велись на Верельском поле между передовыми постами двух армий и направленными друг на друга заряженными пушками. При малейшей попытке шведской стороны увеличить требования Игельстром, взяв свою шляпу, направлялся в расположение русских войск, чтобы начать бой. Наконец король уступил, договор был подписан, и уполномоченные обменялись текстами^[1621]. «Одну лапу мы из грязи вытащили, как вытащить другую, то пропоем аллилуя»^[1622], — писала Екатерина Потемкину.

Как и предполагала императрица, случившееся не могло быть приятно прусскому королю. Берлинский кабинет упустил удобное для нападения на Россию время. Весной и летом прусские и польские войска не могли двинуться, армия Потемкина не ушла за Дунай и в любой момент могла всей своей мощью развернуться против них. В конце лета был подписан Верельский мир, и Россия высвободила значительные военные силы на Севере. Теперь опасным для Пруссии стало вторжение и через Лифляндию. Даже из Рейхенбахского соглашения русская сторона сумела извлечь пользу. Потемкин сократил линию локальной обороны и совершенно блокировал польскую границу.

Весной и летом 1790 года наши герои обменивались письмами, под звук канонады крупных морских сражений, которые в одно и то же время разворачивались на Балтике и Черном море. Екатерина часто отмечала нерасположенность русских к морской службе, говорила о необходимости «приохочивать» сухопутный народ к морю. Григорий Александрович, со своей стороны, признавался в недостатке у него флотских чинов из русских и сетовал, что влияние иностранных волонтеров, искателей приключений, пагубно действует на дисциплину во флоте. «Много разврата от влияния развратных советников… — писал князь 3 августа из Бендер. — Сколь от них огорчения! Должны русские быть в той части командиры»^[1623].

По этой причине Потемкин не упускал ни одной возможности, чтобы рекомендовать Екатерине инициативного и храброго контр-адмирала Федора Федоровича Ушакова. После сражения в Керченском проливе 8 июля, в котором Ушаков обратил в бегство турецкие корабли и предотвратил высадку десанта в Крыму, князь с восторгом рассказывал Екатерине: «Бой был жесток и для нас славен, тем паче, что контр-адмирал Ушаков атаковал неприятеля вдвое сильнее… Контр-адмирал и кавалер Ушаков отличных достоинств. Знающ, как Год, храбр, как Родней, я уверен, что из него выйдет великий морской предводитель; не оставьте его, матушка»^[1624]. Давая характеристику Федору Федоровичу, Потемкин сравнивает его со знаменитыми английскими флотоводцами адмиралом Ричардом Хоу и Джорджем Родни.

Через месяц подвиги Ушакова вновь заставили Григория Александровича упоминать о нем в письме к императрице. После сражения 28–29 августа у острова Тендра светлейший подчеркивал достоинства своего протеже: «Будто милостивы к контр-адмиралу Ушакову. Где сыскать такого охотника до драки? В одно лето третье сражение… Офицеры рвутся один перед другим. С каким бы я адмиралом мог вести правило драться на ближней дистанции? А у него линия начинает бой в 120 саженях, а сам особенно с кораблем против капитанского в двадцати саженях. Он достоин ордена 2 класса военного, но за ним тридцать душ и те в Пошехоне. Пожалуйте душ 500, хорошенькую деревеньку в Белоруссии, и тогда он будет кавалер с хлебом»^[1625].

Как и в случае с Суворовым, отказа на просьбу не последовало. «Контр-адмиралу Ушакову посылаю, по твоей просьбе, орден св. Георгия второй степени и даю ему 500 душ в Белоруссии за его храбрые и отличные дела»^[1626], — писала Екатерина 16 сентября. Приведенные рекомендации были даны Ушакову еще до знаменитого сражения при мысе Калиакри, сразу поставившего Федора Федоровича в число лучших флотоводцев своего времени. Однако задолго до этого светлейший князь угадал, что «из него выйдет великий морской предводитель». Победа же при Корфу, до которой Потемкину не посчастливилось дожить, полностью подтвердила эту характеристику.

В результате летних сражений 1790 года русский флот добился господства на Черном море.

Дело Радищева

Выход Австрии из войны нанес сокрушительный удар по влиянию «социетета». Группировка, сильная поддержкой Вены, теперь стремительно теряла вес. Ее уход с политической сцены ознаменовался громким скандалом — имя Александра Воронцова оказалось замешано в деле его подчиненного А. Н. Радищева.

«Под начальством моего брата по таможне служил один молодой человек по фамилии Радищев, — вспоминала Е. Р. Дашкова в мемуарах. — Он учился в Лейпциге, и мой брат был к нему очень привязан. Однажды в Российской академии в доказательство того, что у нас было много писателей, не знавших родного языка, мне показали брошюру, написанную Радищевым. …Я в тот же вечер сказала брату, который послал уже купить эту брошюру, что его протеже страдает писательским зудом, хотя ни его стиль, ни его мысли не разработаны, и что в его брошюре встречаются даже выражения и мысли, опасные по нашему времени. …Этот писательский зуд может побудить Радищева написать впоследствии что-нибудь предосудительное. Действительно, …Радищев издал несомненно зажигательное произведение, за что его сослали в Сибирь. …Этот инцидент и интриги генерал-прокурора (А. А. Вяземского. — О. Е.) внушили моему брату отвращение к службе, и он попросил годового отпуска, ссылаясь на расстроенное здоровье… Однако до истечения срока отпуска он подал прошение об отставке и получил ее»^[1627].

Некоторые аспекты дела Радищева касались Потемкина. Дашкова называет протеже брата «молодым человеком», хотя в 1790 году тому исполнился 41 год. Он занимал весьма высокий (и доходный) пост начальника Петербургской таможни. Был хорошо известен при дворе, где начинал карьеру пажом. Затем за личный счет государыни обучался в Лейпцигском университете. Пользовался доверием и покровительством Воронцова, по его протекции получил из рук императрицы орден Святого Владимира. Кроме того, автор «Путешествия из Петербурга в Москву» являлся наследственным владельцем трех тысяч душ в разных уездах Российской империи^[1628].