Читать книгу - "Зеркало и свет - Хилари Мантел"

Мячи летают через двор.

– Милорд Кромвель, – отвечает она, – я никому ничего не позволяю мне внушать.

Пасхальное благочестие короля удовлетворило бы любого паписта. В Страстную пятницу Генрих полз к Распятию на коленях. Немецкие послы в ужасе. Если король так ведет себя на Пасху, то что будет на Вознесение? Когда Христос плотью возносится на Небеса, велит ли ваш король поднимать его на веревке с блоком? Будет ли он нежиться на потолке с богинями, чтобы на Троицу сойти в виде голубя?

Он, лорд Кромвель, готовит собственное Вознесение. Он изобрел новое местничество, которое парламенту предстоит утвердить. Отныне ваше место определяется не знатностью и не древностью рода, а тем, какую должность вы занимаете при короле. Королевский викарий по делам церкви – то есть он – стоит выше коллегии епископов. Королевский викарий, возведенный в баронское достоинство, превосходит всех других баронов. Если лорд – хранитель малой печати родился простолюдином, он все равно сидит выше герцога. Кристоф говорит: «Если счесть все ваши чины, надо поставить на кресло лестницу, а на нее еще лестницу, а на нее трон, чтобы вам оттуда плевать на Норферка и других врагов».

Томас Говард ничего не теряет при новом порядке, но все равно будет недоволен возвышением других. «А что до Гардинера, – говорит Кристоф, – который всего-то епископишка, он просто захлебнется желчью».

Под расписным потолком, под жестким мраморным небом, он составляет повестку для парламента. Мы распустим последние монастыри, король начнет учреждать на их месте школы и кафедральные соборы. Нужны меры для помощи бедным, для защиты границ и для единства веры – он не особо понимает, каким будет это единство, но такова воля короля.

Дочь наконец-то написала. В Антверпене дела все хуже, примете ли вы меня в Англии, если я должна буду бежать? Он пишет, обратись к Стивену Воэну, он поможет. Хотя наши послы вернулись домой, Воэн по-прежнему в Антверпене как старшина английских купцов. Он переправит тебя в Англию.

Здесь она не будет в безопасности и может навлечь беду на него. Король дал понять, что некоторых сектантов в своей стране не потерпит. Можно призвать ее к осторожности. А сказать ей: «Затаись»? Другим он так говорит. Если Кранмер прячет жену, уж конечно, я сумею спрятать дочь, думает он. У него много домов, и число их все время растет. Глядя на него в эти дни, думаешь о Юпитере, планете расширения.

Как-то утром после Пасхи он просыпается с тяжелой головой, шея как деревянная. Не может есть, идет в совет на пустой желудок. Короля сегодня не будет – он уехал в свое поместье в Оутлендсе, которое намерен перестроить. Оттуда, наверное, поскачет в Нонсач глянуть, как движутся дела у Рейфа.

Советники ждут. Он бросает бумаги на стол:

– Без меня начать не могли?

Фицуильям говорит:

– Мы не смеем.

– Вы не в духе, милорд Саутгемптон. Ваша гостья вас извела? Верю, что с леди Солсбери непросто. Обещаю забрать ее от вас в Тауэр.

– Я об этом прошу с Рождества. И вам нечего гадать, отчего я не в духе. Я не женщина, можно просто спросить.

Может, Фиц завидует его новой должности? Губернатор острова Уайт. Коннетабль Лидского замка. А может, кто-нибудь льет ему в уши отраву: лорд Кромвель-де сомневается в вашей приверженности Евангелию.

Лорд Одли говорит:

– Перейдем к повестке дня? Доставили письма от милорда Норфолка…

Покуда Одли перечисляет очередные жалобы герцога, он пристально смотрит на Фицуильяма. Вроде бы тот не обойден почестями: граф и лорд-адмирал. Может, думает он, Фиц завидует, что у меня есть сын, которого я могу отправить в парламент, а у него нет.

Под его взглядом Фиц нервничает и роняет бумаги. Мальчишке-писарю приходится встать на колени и по-кошачьи ползать у них между ногами. Гардинер хохочет. Он цедит:

– Рад, что вам весело, милорд Винчестер.

В голове стучит. Когда все встают, Одли говорит:

– Не опаздывайте больше, милорд. Вы же знаете, что все мы рыцари Круглого стола, а ваше кресло – Гибельное Сиденье. Оно стояло пустым десять тысяч лет, пока не пришел лорд Кромвель.

На следующее утро он не может встать с кровати. Пытается прочесть молитвы, но может вспомнить лишь проповедь Хью Латимера жарким июльским днем, должно быть в лето казни Анны Болейн. Но Бог придет, Бог придет, Он не станет долго медлить. Он придет в день, которого не ждем, в час, которого не ведаем. Он придет и рассечет нас на куски.

К тому времени как приходит Беттс, он уже способен говорить связно. Он был у Сэдлера, а там дети заболели корью, неужели это она?.. Старухи говорят, ею второй раз не болеют.

Беттс хмурится:

– Если у вас корь, мы скоро узнаем, но до тех пор ко двору не приезжайте.

Эта зараза убивает детей, но он не думает, что она убьет его. Велит принести бумаги. К полудню уже сидит за столом. На следующее утро готов выйти, сопровождающие ждут, бумаги в руках. Потом садится и чувствует, что больше не встанет. Зачарованно смотрит, как из тумана выступает старинный недруг. Казалось бы, можно было уже узнать итальянскую лихорадку.

– Парламент соберется на заседание, – говорит он, – и я должен…

Сил закончить фразу нет. Слабость тепловатой водой разливается по жилам. Он протягивает бумаги Ричарду:

– Отправишь послание королю? Нет, поезжай лично. Скачи туда, где король сейчас. Скажи, я скоро у него буду.

Начинается озноб. Он в постели, диктует писарю. Озноб такой, что приходится сжимать зубы, и тем не менее между приступами он все равно диктует.

Анна Болейн говорила ему: вы болеете только по собственному желанию. Как же она ошибалась!

Во время первого приступа лихорадки за дверью прячется Джордж Болейн. Слышен тихий разговор насекомых, – быть может, муха не может вылететь и бьется головой об оконное стекло: ж-ж-ж, ж-ж-ж. Он видит, что дверь приоткрыта. Джордж может в нее проскользнуть; проскользнет и уткнется незрячим заплаканным лицом в мокрую от пота подушку.

Врачи говорят:

– Вы знаете, как лечиться, милорд. Лежать в постели и пить слабое пиво.

И горькие микстуры, от которых нет никакого прока, но их глотаешь, чтобы успокоить домашних.

– Мне нужен Ризли. Где он?

– Уехал в Гемпшир, сэр, готовиться к выборам.

– Норфолк вернется к открытию парламента. Будет произносить речи. Что мне делать?

– Сэр, эта лихорадка существовала задолго до того, как появились парламенты.

Эта лихорадка существовала до того, как написали Библию по-английски, по-латыни или по-гречески. До того, как стол стал Круглым, до пожара Трои. Она губила людей до Потопа, напала на первых людей, когда тех изгнали из рая. Авель был слаб после приступа, потому-то Каин его и одолел.