Читать книгу - "Григорий Потемкин - Ольга Игоревна Елисеева"

В этих условиях Потемкин должен был так спланировать кампанию 1790 года, чтобы, с одной стороны, принудить Турцию к миру, а с другой — не удаляться с армией от Молдавии и Польши, прикрывая обширную юго-западную границу. Для этого командующий предлагал перенести удар на море. «Теперь, имея весь берег от устья Дуная до наших берегов в своих руках, нет уже им (туркам. — О. Е.) опоры. Время флотом их пугнуть… в полной надежде на милость Божию, которого помощию мы на море стали уже посильнее неприятеля, а в августе и гораздо сильнее будем». Потемкин просил Екатерину распространить в среде европейских дипломатов слух, что Россия намерена действовать оборонительно, держась у своего берега. «Сие дойдет до турков, и они, понадеясь, выйдут из канала, а то иначе их не выманить»^[1540].

Военно-морские операции 1790 года имели целью получить господство на Черном море. В этих условиях флоту требовался деятельный и храбрый руководитель. 25 февраля князь писал императрице: «Благодарение Богу, и флот наш, и флотилия сильнее уже турецкого, но адмирал Войнович бегать лих и уходить, а не драться. Есть во флоте севастопольском контр-адмирал Ушаков, храбр, отменно знающ, приимчив и охотен к службе, он мой будет помощник»^[1541]. 14 марта в ордере Черноморскому адмиралтейскому правлению Потемкин сообщал, что назначил Ф. Ф. Ушакова командующим флотом^[1542]. Характерно, что в столь сложный период князь не побоялся выдвинуть человека талантливого, но мало кому известного. Ушаков не обманул надежд своего покровителя.

Троянский конь

Положение в Польше вызывало у корреспондентов сильное беспокойство. 10 января императрица подписала рескрипт о назначении Потемкина великим гетманом казацких Екатеринославских и Черноморских войск^[1543]. Вручение рескрипта послужило сигналом к осуществлению секретного проекта о возмущении православного казачества Польской Украины. «Терпеть их вооружение, самим ничего не делавши, похоже на троянского коня, которого трояне не впустили к себе с холодным духом»^[1544], — говорит князь о польской армии, намеренной действовать совместно с прусскими войсками.

В связи с назначением Потемкина великим гетманом современники нередко упрекали князя в неумеренном честолюбии, заставлявшем его выдумывать для себя все новые и новые звания^[1545]. Сам Потемкин называл этот титул «смешным фантомом», не приносящим ему никакой «отличности», но являющимся действенным средством для возбуждения у польских казаков надежды на помощь своих екатеринославских и черноморских товарищей^[1546]. Безбородко писал 9 февраля Семену Воронцову: «В Украине Польской мы сделаем конфедерацию наших единоверных, примерную той, которая гетманом Хмельницким была сделана, и тем займем всю польскую армию»^[1547].

«Предлагаемое мною нужно, сие умножит у поляков и забот, и страху… — внушал Екатерине Потемкин. — План будет секретной, откроется в свое время… Не можно оставить Польшу так, нужно, конечно, ослабить или, лучше сказать, уничтожить»^[1548].

Тем временем варшавский кабинет обнаружил, что Австрия вовсе не будет безучастно наблюдать, как почти вся польская армия скопилась у русских границ, оголив остальные участки. Заверения в миролюбии Вены были отброшены, и «цесарские» части стали сосредоточиваться в Галиции. «Польские войска от наших границ потянулись к Галиции, — сообщал князь. — С нами обходятся хорошо и вежливо. Причина их приближения есть та, что цесарь 20 тысяч ввел в Галицию по подозрению на своих подданных поляков, а поляки приняли подозрение наипаче, потому что перед сим на границе сделалась драка у поляков с цесарскими таможенными»^[1549]. Стоило обостриться положению на австро-польской границе, как варшавские чиновники мгновенно изменили тон в обращении с Россией на более вежливый и подтянули войска к другому возможному театру военных действий. В условиях, когда страна расползалась, как гнилое лоскутное одеяло, растягиваемое соседями, Польша наступательно воевать не могла. Потемкин это понимал. К несчастью, сторонники союза с Пруссией в Варшаве держались другого мнения.

9 февраля князь ответил Екатерине на присланную из Петербурга «Записку о мерах, необходимых по случаю возможного вмешательства прусского короля». Черновик документа был написан рукой Безбородко таким образом, чтобы с правой стороны листа оставалось широкое поле для помет светлейшего.

Александр Андреевич рассуждал: «По известиям полученным, что король прусской отряжает сорок тысяч войска к Галиции, сорок тысяч к Лифляндии и сто тысяч оставляет в запасе для употребления, где нужно будет, почитается заключение с Портою Оттоманскою мира первою мерою к уничтожению вредных его замыслов». Григорий Александрович отвечал: «Нужно тем паче, что Польшу оставить так не можно, когда мы со всеми силами, то не долго займут нас, и, конечно, нанесем гибель. Для того и нужно употребить все способы, чтоб удержать берлинский двор»^[1550].

Из дальнейшего текста видна разница в подходе корреспондентов к проблеме прусской угрозы. Если Екатерина предлагала немедленно развернуть все войска к новому противнику, то Потемкин показывал императрице невозможность резких перемещений армии, особенно в зимнее время, и требовал как можно дольше оттягивать начало конфликта с Пруссией. «Если мирная негоциация не получит желаемого окончания и король прусской вмешается в дело, то на сей случай надлежит принять осторожности к отвращению нечаянного нападения или к сделанию оного меньше вредным, — диктовала Екатерина Безбородко. — Сие предусмотрено Вами при расписании войск, где армия Украинская назначена была для обращения на неприятеля, вновь восстающего». Князь выставляет императрице на вид веские доводы против немедленной передислокации войск. «Все старание употреблю. Трудно круто изворотиться в рассуждении дальности. Что возможно, все сделано будет. Армия Украинская не вся тогда назначалась, а часть. К тому ж не было шведской войны, Польша находилась в другом положении в рассуждении нас, о цесарцах не знали, что они противу турок так слабы. К времени нельзя поспеть полкам, которые отсюда или других мест полденно обратятся, и выйдет их ни здесь, ни там не будет. До лета же из мест, степями отделенных, нет возможности итить»^[1551].