Читать книгу - "Единственная сверхдержава - Анатолий Уткин"

Нельзя сказать, что у стремления обеспечить абсолютную безопасность не было критиков в самой истории США. Именно это стремление Александр Гамильтон назвал «обманчивой мечтой», основанной на призрачной сверхуверенности в американской моральной исключительности и на преувеличенных страха того, что Соединенные Штаты (ввиду демократического характера своего правительства и богатства своих естественных ресурсов) неизбежно послужат целью атак неких иностранных государств. Адъютант Вашингтона и первый министр финансов — Гамильтон справедливо полагал, что «несовершенство, слабость, и пороки присущи любому правительству, любой форме правительства».

Прекрасные американские романисты Натаниэль Готорн и Герберт Мелвилл считали непростительным упрощенчеством безудержную идеализацию образа Америки. Один из героев Мелвилла — капитан Амаса Делано решает помочь тонущему испанскому кораблю, не зная, что рабы на этом корабле уже захватили своего капитана. Делано невольно попал на зыбкую почву грешного старого мира: кто прав, захваченный капитан или восставшие рабы? Натаниэль Готорн одержим идеей, что все в мире подвержено воздействию времени и, после пика роста, склоняется к упадку: «Мы можем не признавать несовершенство общественных форм, но мы не можем обеспечить их абсолютное совершенство и бессмертие». Лучшие умы Америки всегда предостерегали от самовнушения и преступной гордыни. Но предостережения великих знатоков человеческой природы либо забыты, либо самонадеянно отвергнуты. А идеи американской исключительности, идеи Америки как библейского города на холме стали национальной верой. Прекрасной и ложной. Источником идеализма и фанатизма. Оправданием нетерпимости и жертвенности. Вызывающей спасительные порывы и способные завести в историческую западню.

Примером такой западни может случить рождающееся отношение единственной сверхдержавы к тому, что безусловно почиталось последние три с половиной века, когда Запад, овладев миром, решал свои противоречия «по правилам». В 1648 г. основные европейские страны договорились (по Вестфальскому соглашению, завершившему «тридцатилетнюю войну»), что не будут вторгаться во внутренние дела друг друга – не будут поддерживать внутренние религиозные силы, покушения, заговоры, подрывную деятельность на территории, находящейся под чужой юрисдикцией.* Это ограничение сделало войны восемнадцатого века значительно более ограниченными по масштабу, чем тридцатилетняя война. Эта относительная «умеренность» продолжалась до тех пор, пока Великая французская революция не ввела революционную идеологию в систему международных конфликтов и идеологическое ожесточение опять показало свою кровавую сторону. Но определенное уважение национального суверенитета продолжало существовать до тех пор пока не сформировалась сверхдержава такой мощи, что ее лидеры — сенаторы, идеологи, журналисты не вознесли внутренние проблемы и ценности выше международных. В результате буквально на наших глазах начала крушиться Вестфальская система национального суверенитета.

Америка убедила своих союзников — те не подозревали, что открывают ящик Пандоры — что гуманизм требует наказания лиц, способных начать геноцид. Воздушный удар по суверенной Югославии, а затем и удар по Афганистану означал, что США предполагают в будущем активно участвовать в жестоких местных конфликтах не заботясь о том, что нарушают суверенитет независимых стран.* Американская подготовка к войне против Ирака, очевидные формы враждебности по отношению к Ирану возбудили опасения многих стран относительно угрозы будущих американских интервенций на их собственной суверенной территории. Проблема поднялась и на еще более высокий уровень, встал вопрос относительно степени уважения Соединенными Штатами общего мирового порядка в целом. Широко распространилось предположение, что США стремятся заменить Вестфальскую систему системой контроля одной державы над другими. Империя предполагает централизованное определение справедливости в мировых делах.

Трудно скрыть то, обстоятельство, что самые различные державы усомнились в мудрости перехода от уважения суверенности к ее попранию. Скажем, осенью 2002 г. канцлер ФРГ Шредер публично отказался участвовать во вторжении в суверенный Ирак, даже если западный лидер призовет к лояльности и солидарности. Ощутимы опасения за собственную суверенность у Китая, Франции, Британии. Вполне не подспудно стало приобретать «реактивное» движение за восстановление трехсотлетнего cuius regio, eius religio.

Есть все основания думать, что в дальнейшем, в условиях приобретения опыта жизни в централизованной системе однополярности, не сдаст, а укрепит свои позиции мнение о необходимости сбалансировать современный Рим. Что сформировавшаяся на рубеже тысячелетий пирамидальная система с Вашингтоном как последней инстанцией и мировым арбитром, базирующаяся на мощи единственной сверхдержавы несет опасности, чревата необратимыми конфронтациями. Что мировая межгосударственная система станет стабильнее и благотворнее, если (и когда) будет заменена более стабильной, более традиционной системой баланса сил. На роль контрбаланса с наибольшими основаниями в недалеком будущем смогут претендовать как минимум Европейский Союз и Китай. Но оговоримся сразу, такая замена возможна лишь в неком будущем. Не близком. Реалии сегодняшнего дня — безусловное преобладание американской сверхдержавы.

Быть мировым гегемоном непросто, лидирующее положение предполагает последовательность и предсказуемость, а следовать этим принципам непросто. Америка декларирует свою приверженность демократии, но так и не осмеливается осудить попытку путча в Венесуэле против президента Уго Чавеса в апреле 2002 г. Вашингтон многократно выступал – даже сделал символом своей веры – свободную торговлю, но без малейших колебаний ввел в 2002 г. тарифы на сталь, равно как и поддержал субсидии своему сельскому хозяйству. США подвергли осмеянию экономическую помощь, а затем, в мексиканском Монтеррее в том же году возвели ее в канон. Республиканская администрация настаивала на процедуре банкротства иностранных должников в процессе грянувших финансовых кризисов, а затем заняла противоположную позицию. Это говорит только о том, что осуществлять имперский курс весьма сложно, что современный мир таит непредсказуемые неожиданности, что Америке не хватает администраторов с глобальным видением проблем, что выработка стратегии вызывает к жизни противоборствующие интересы. Эта выработка сталкивается в Вашингтоне с немалыми трудностями.

Гегемону так или иначе приходится отвечать за сложившийся в мире статус кво – и это при том, что большинство человечества существующее в мире положение в той или иной степени не устраивает. К США обращаются за помощью и арбитражем члены «антитеррористической» коалиции (видящие терроризм зачастую там, где его не усматривают американцы), удаленные страны и даже потенциальные антагонисты.

В дестабилизации международной арены в начале наступившего века есть значительная доля американской вины. Как формулирует У. Пфаф, «похоже, что многие в администрации Буша убеждены, что военной силой можно добиться желательного разрешения политических проблем. Они полагают, что Ариэль Шарон делает то. Что нужно делать в его ситуации. Грубой силой можно решать политические проблемы, но этот метод обычно несет с собой новые проблемы... Эдмунд Берк однажды заметил. Что для нации нет большего бедствия, чем порвать со своим прошлым... Холодная война оторвала США от прошлого. После окончания ее возврата к прошлому не произошло. Стратегам в Вашингтоне статус империи представляется удачным выбором. Считается, что таким образом удастся увеличить стабильность международного сообщества и решить проблему терроризма, государств-изгоев, оружия массового поражения и т. д. Но американское политическое, экономическое и культурное влияние не носит стабилизирующий характер. Оно опрокидывает прочные структуры, преследуя добрые или дурные цели. Администрация Буша — это правительство крестоносцев»*.