Читать книгу - "Гранд-отель "Бездна". Биография Франкфуртской школы - Стюарт Джеффрис"

Хоркхаймер до 1916 года был освобожден от призыва, но и после ни разу даже не был послан на фронт, что, возможно, было и к лучшему, так как на тот момент он был пацифистом. Вероятно, опыт его поездок стал причиной, по которой он не разделял националистического задора многих своих соотечественников. «Я бывал в Лондоне и Париже и так и не смог поверить, что люди там злее и воинственнее нашего “миролюбивого кайзера”, – писал он позднее. – Я не понимал, почему эти люди настолько хуже, чем я сам, что мне теперь нужно в них стрелять… Моя вера в детские рассказы о немецком Рейхе пошатнулась. Я отчетливо ощущал, что с Европой случилось нечто ужасное и непоправимое». В 1914 году он написал: «Я ненавижу армии, марширующие на защиту собственности… Зверские мотивы направляют их оружие – мотивы, которые должны быть побеждены нашим стремлением к просвещению, мы должны избавиться от них, если хотим остаться людьми». В коротком рассказе под названием «Йохай» он изобразил рядового, бегущего с поля боя: «Глубокое негодование убедило его, еврея, не убивать, а дать выход своему отчаянию и отчаянию всех рабов в пронзительном крике, который достигнет ушей хозяев и, разрушив их самодовольное безразличие, поможет сокрушить фасад их мира, предавшего сознание. На этом пути он выбрал победу интеллекта»^{101}. Хоркхаймеру никогда не доводилось, крича, убегать с поля боя, однако сложно увидеть в этом отрывке что-либо иное, нежели его воображаемую проекцию самого себя в безумие войны, от которой он старался держаться подальше всеми доступными ему средствами.

Здесь мысли Хоркхаймера созвучны скептицизму немецких левых по поводу войны 1914 года. Социал-демократическая партия Германии (СДПГ), бывшая ведущей силой в рабочем движении страны и крупнейшей политической партией, организовала антивоенные выступления сразу вслед за убийством австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда в июле 1914 года. Но в следующем месяце, вслед за объявлением Германией войны Российской империи, СДПГ оказалась в плену национального военного энтузиазма. В декабре Карлу Либкнехту, единственному депутату, не поддержавшему военные займы, не разрешили выступить в парламенте с разъяснением своей позиции. Тогда он распространил листовку, призывавшую немецких солдат повернуть оружие против собственного правительства и свергнуть его. «Это империалистическая война, – писал он, – война ради контроля мирового рынка капиталистами, ради политического господства над огромными территориями, ради усиления промышленного и банковского капитала»^{102}. Он был заключен в тюрьму по обвинению в государственной измене. Затем то же самое произошло и с социалисткой Розой Люксембург, вместе с которой они возглавят неудавшуюся Германскую революцию 1918–1919 годов.

Двадцатитрехлетний студент Вальтер Беньямин разделял точку зрения социалистов Либкнехта и Люксембург на войну и, в конце концов, решил уклониться от призыва. В октябре 1915 года Беньямин и Гершом Шолем решили скрепить свою дружбу ночным распитием огромного количества черного кофе. Посиделки продолжались до шести часов утра. Употребление кофе, а заодно беседы (в их случае темами были каббала, иудаизм и философия) тогда «многие практиковали перед переосвидетельствованием», писал Шолем в своих мемуарах «Вальтер Беньямин – история одной дружбы»^{103}. Хитрость состояла в том, чтобы симулировать слабое сердце, – и она срабатывала. Позже этим же днем Беньямин предстал перед медицинской комиссией и получил отсрочку.

Как и Хоркхаймер, Беньямин не мог разделить общий националистический настрой своей родной страны. Более того, в самом начале войны Беньямин пережил очень болезненный разрыв с одним из своих интеллектуальных наставников, реформатором образования Густавом Винекеном именно из-за того, что последний поддержал войну. В 1905 году Винекен обучал юного Беньямина в частной закрытой школе в Хаубинде в Тюрингии. Там Беньямин попал под влияние учения Винекена о «молодежной культуре», провозгласившего моральное превосходство молодых над старшими. От Винекена он узнал, что молодежь, грядущее человечество, должна получить рыцарское образование, чтобы встать на защиту Geist – духовных ценностей искусства. Что думал об этом отец Вальтера, по-видимому бывший для Винекена воплощением старого разложившегося порядка, когда ему приходилось оплачивать счета за такое образование, осталось неизвестным. Также остались неизвестны и его взгляды на более поздние попытки сына заняться студенческой политикой, основанной на представлении о молодежи, вовлеченной в «священную работу человечества». Тем не менее после начала войны Беньямин покинул винекеновскую «Свободную школьную общину» из-за произнесенной его учителем речи «Молодежь и война», в которой тот утверждал, что последняя могла бы предложить молодым новый этический опыт. Беньямин написал Винекену письмо, обвинив его в том, что тот приносит молодежь в жертву на алтарь государства. В следующем году он, по совету Шолема, начал читать Die Internationale: Zeitschrift für Theorie und Praxis des Marxismus («Интернационал: журнал теории и практики марксизма»), теоретический журнал, выпускавшийся группой Люксембург и Либкнехта. От приверженности к сконцентрированной на этических вопросах молодежной культуре Беньямин переходил к своей зрелой, пусть и эклектичной, марксистской философии^{104}.

Для некоторых светил Франкфуртской школы война в тот момент была бурей, наблюдаемой с безопасного расстояния, скорее напоминавшей описанный Кантом опыт возвышенного. После уклонения от призыва Беньямин отправился в Мюнхен. «На последней армейской медкомиссии мне дали отсрочку на один год, и хотя особых надежд на то, что в этот год война закончится, у меня нет, – написал он Шолему, – я планирую спокойно поработать в Мюнхене хотя бы несколько месяцев». Позже он проведет остаток войны в Швейцарии, занимаясь написанием своей диссертации в Университете Берна^{105}.

Сравните войну Беньямина с войной другого немецкоязычного еврея и философа с мистическим темпераментом. Людвиг Витгенштейн трудился над великим текстом своего «Логико-философского трактата», будучи в 1916 году добровольцем на Восточном фронте Австрийской армии и, таким образом, случайным товарищем Генрика Гроссмана. Находясь на наблюдательном посту, Витгенштейн писал, что чувствовал себя «как принц в заколдованном замке», с предвкушением ожидая ночного артобстрела. На следующее утро он сообщал: «Время от времени на меня нападает уныние. Это школа того, как не нужно понимать жизнь!»^{106} Никто из описанных нами франкфуртцев никогда бы не написал ничего подобного: для большинства из них война была не захватывающим приключением, позволяющим проверить личную решимость и персональную философию, а катастрофой, которой любой ценой нужно было избежать.