Читать книгу - "Макиавелли - Никколо Каппони"

Их дом находился рядом, через две улицы к западу, и хотя семья Корсини была не самой влиятельной во Флоренции, она все же занимала более высокую ступень в общественной иерархии, чем ветвь Макиавелли, к которой принадлежал Никколо, и, на удивление, в течение двух следующих столетий займет еще более солидное положение. Свадьба, как оказалось, устраивала оба семейства. С одной стороны, родство с Корсини поднимало Никколо выше по социальной лестнице, а с другой — семья Мариетты могла извлечь выгоду из политических связей Макиавелли. Корсини были известны своей лояльностью к Медичи, а в 1497 году за косвенную причастность к заговору дель Неро дяди Мариетты, Роберто, навсегда лишились права занимать государственные посты.

Была ли партия Никколо выгодна самой Мариетте — вопрос спорный. Безусловно, такое супружество имело и свои недостатки. И прежде всего в том, что Макиавелли — по крайней мере, во время работы в канцелярии — нередко отсутствовал дома месяцами, а жене приходилось самой заниматься домашними делами, что без прислуги было бы весьма обременительно. Мариетта явно чувствовала себя покинутой, а Никколо ставил государственные интересы выше семейных и даже не постарался успеть домой к рождению одного из своих детей. Вдобавок ко всем домашним и материнским хлопотам бедной Мариетте приходилось обеспечивать еще и благополучие мужа, причем во всех смыслах, что, по-видимому, порой раздражало Макиавелли. В письме Мариетты от 24 ноября 1503 года говорится:

«Мой возлюбленный Никколо. Ты глумишься надо мной напрасно, ибо я расцвела бы еще сильнее, будь ты рядом со мной. Ты лучше других знаешь, как счастлива я была бы, если бы ты уехал оттуда [из Рима], особенно теперь, когда я узнала об эпидемии, что свирепствует в городе. Представь, как бы я обрадовалась, потому что не могу спать ни днем, ни ночью — этой радостью наделил меня наш ребенок. Умоляю, пиши чаще, потому что до сих пор я получила только три письма. И не удивляйся моему молчанию: я не сержусь, просто до сего дня я болела. Ребенок чувствует себя хорошо, и он похож на тебя: лицо бело как снег, волосы — точно черный бархат, и такой же косматый, как ты. По-моему, благодаря этому сходству он прекрасен. И непоседлив, словно ему исполнился год. Едва родившись, он открыл глаза и криком заглушил весь дом. Но дочь наша больна, и прошу, постарайся вернуться… Я вышлю тебе дублет,^[22] две сорочки, два платка и полотенце, которое сейчас шью».

Возможно, Мариетта и вправду больше не сердилась, но в предыдущие месяцы она не раз негодовала на поведение супруга. Бьяджо Буонаккорси, друг Макиавелли и коллега по работе в канцелярии, нередко выслушивал ее гневные тирады. «Она говорит, что не станет писать, и без конца брюзжит, — писал он. — Она недовольна тем, что ты нарушил обещание не задерживаться дольше восьми дней».

Больше всего Мариетту нервировали если не длительные отлучки, то склонность Макиавелли к расточительству, особенно при покупке платья. По крайней мере один раз супруга просто взбесилась, узнав, что Никколо заказал себе плащ из очень дорогой ткани, который обошелся ему в целых пять дукатов. Правда, должности Макиавелли был предписан определенный внешний вид: Никколо в то время представлял республику при дворе Чезаре Борджиа. Вероятно, он полагал, что роскошный наряд произведет большее впечатление. Однако при всем при том расходы оказывались непомерными, к тому же все знали о страсти Никколо к модным платьям, которые трудно сравнить с довольно скромной одеждой его юности. Буонаккорси однажды язвительно заметил, что лишь в качестве дипломатического одеяния Макиавелли мог заказать дублет из дорогих тканей; Мариетта явно не разделяла чувства юмора Бьяджо.

Кроме того, как выяснилось сразу же после свадьбы, ее супруг не проявил особой заинтересованности в том, чтобы обналичить приданое в фонде. 21 декабря 1502 года Буонаккорси напишет другу: «Она проклинает Бога; верит, что сгубила свое тело и собственность, и все ради тебя. Прошу, устрой так, чтобы она, подобно другим дамам, получила свое приданое, иначе она никогда не успокоится». В то время у Макиавелли имелись дела поважнее: он должен был следовать за Борджиа, пока тот завоевывал Романью; впоследствии этот путь увенчался драматическими событиями 1502 года в Сенигаллии,^[23] когда в канун Нового года Борджиа приказал казнить нескольких офицеров по подозрению в измене. Но небрежность Никколо распространялась не только на жену и ее финансовые дела, столь же неаккуратен он был и в делах государственных, да и в общении с коллегами и друзьями. Действительно, небрежность, по-видимому, была едва ли не врожденной чертой его характера.

Мариетте, вероятно, до конца жизни приходилось взывать к Всевышнему покарать Никколо, поскольку он постоянно давал повод для подозрений, и не только в заурядном адюльтере, но и разнузданном волокитстве. Всю жизнь Никколо обращал внимание на окружавших его женщин и имел немало любовных связей, длительных романов, да и просто интрижек. В его переписке мы находим немало упоминаний о куртизанке по имени Лукреция, также прозванной La Riccia (Кудряшка), а позднее об известной певице по имени Барбера Раффакани Салютати. В объятиях первой Макиавелли обрел плотское утешение незадолго до отстранения его от власти, а позже — покой, которого ему так недоставало. Для второй Никколо напишет комедию «Клиция» (Clizia), а его чувства к ней, очевидно, одним только физическим влечением не ограничивались. Видимо, он даже доверил ей тайный шифр, с помощью которого переписывался с друзьями. Спустя несколько лет после смерти Макиавелли певица обратится к одному из его друзей с просьбой уладить давнюю ссору с одним из членов семьи Корсини. Возможно, Мариетта по чистой случайности оказалась родственницей тех «зануд», с которыми бранилась Барбера. Но нельзя исключать и того, что Корсини затаили на нее злобу по причине явно скандального характера ее отношений с Никколо.

В силу изменчивости сексуальных пристрастий Макиавелли имел «тайные» интрижки (alia fuggiasca) с множеством женщин и (что характерно для итальянцев) без стеснения бахвалился ими, а иногда и посмеивался над собой: флорентийцам по нраву шутить как над собой, так и над другими, правда, они не особо жалуют тех, кто склонен насмехаться над ними. В широко известном ныне и явно непристойном послании Луиджи Гвиччардини Никколо поведал, как однажды связался с проституткой, чье уродство, обнаружившееся лишь после соития — не говоря уже о зловонном дыхании, — оказалось настолько непереносимым, что в результате его стошнило от отвращения. Причем описания настолько подробны и красноречивы, что остается лишь предполагать, имеем ли мы дело с реальным фактом или всего лишь с отрывком из литературного произведения (на что также указывают некоторые элементы текста, отсылающие к «Золотому ослу» Луция Апулея); особенно если учесть, что Никколо привел этот эпизод, предупреждая Луиджи об опасностях, подстерегающих всякого, кто не сдерживает своих сексуальных порывов.

Не стоит забывать, что в кругу друзей Макиавелли славился умением рассказывать забавные истории, зачастую с сексуальным подтекстом. В одном из писем Франческо Веттори он изобразит злоключения Джулиано Бранкаччи: он связался с юношей, который оказывал интимные слуги, и узнав, что тот родом из знатной семьи, попытался выдать себя за Филиппо Касавеччиа, приятеля Никколо. Макиавелли также добавил, что Касавеччиа ловко разоблачил обманщика, что «в эту Масленицу» рассмешило многих во Флоренции, а вопрос «вы Бранкаччи или Касавеччиа?» стал расхожей шуткой.