Читать книгу - "Утро Московии - Василий Лебедев"

«Ну, посмотрим…» Ричард Джексон шагнул к порогу, как к борту абордажного судна.

Отворив дверь, он увидел бойкого московского толмача Михаилу Глазунова. Тот был переведен в Великий Устюг на три года из Посольского приказа с высоким жалованьем в 40 рублей в год, не считая кормовых по две гривны на день и по портищу сукна ежегодно. Да и стоил того Михайло Глазунов! Слыл он толмачом честным и старательным, поддерживал свою репутацию всячески: и поведением примерным, без пьянства и скандалов, и отказом от иноземных посулов перед таможенными досмотрами да перед взысканием пошлин в государеву казну, и нравом достойным, и знанием дела. Он понимал речь на двух языках, а на третьем, английском, мог изъясняться, за что дьяк Посольского приказа обещал перевести его в переводчики с жалованьем в 75 рублей и держать при себе на Москве для грядущего роста, ежели к наукам будет и дородность в теле.

– Я имел удовольствие встречаться с вами, – заметил начальник экспедиции с легким учтивым поклоном, после того как они обменялись приветствиями.

Ричарда Джексона не смущали ни произношение, ни костюм толмача, впрочем довольно сносный для этой земли и представлявший, как успел он заметить, нечто среднее между костюмами боярских детей и мелкопоместного дворянства, коих он наблюдал в Михайло-Архангельске, Емце и здесь, в Великом Устюге. На толмаче были чистая синяя рубаха и кафтан, на шее – железное ожерелье тонкой работы, в руке он держал красивую шапку с опушкой из рыжей лисы, и все это вместе выглядило так хорошо, свободно и ладно, будто он родился во всем этом. Особенно понравилась Джексону походка толмача – легкая, но степенная, говорившая о сдержанной силе и достоинстве этого невеликородного человека, которому предстоял нелегкий путь по служебной лестнице. Бороду он носил недлинную, но не настолько, чтобы вызвать неудовольствие начальства, волосы, – наоборот, стриг коротко, показывая тем самым свою близость по чину к высокородным и сильным людям.

– Это кузнец Ждан Иванов, великоустюжского посада тяглой человек. Понимаете? – сказал толмач и отступил в сторону, представляя кузнеца.

Но этого не требовалось: Ждан Иваныч был на две головы выше толмача, и Джексон уже с интересом рассматривал его.

– Понимаю. Благодарю вас.

– Хороший мастер, – продолжал толмач, поддерживая беседу. – Он готов исполнить ваш заказ.

Ричард Джексон и Ждан Виричев смотрели друг на друга. Ждан Иваныч с интересом рассматривал костюм иноземца, не дивясь и не хихикая в душе, понимая мудро, что сколько на белом свете вер, столько и штанов. Англичанин же старался понять этого спокойного, с виду очень бедного человека. В глазах старика он прочел ум, энергию. По рукам и особенно по характерному дымно-железному духу, что исходил от однорядки и лаптей кузнеца, он понял, что этот человек имеет дело с горячим железом.

– Спросите его, может ли он починить часы?

– Не знаю, – ответил старик, когда толмач перевел. – Во всяком деле досмотр нужен.

Англичанина ответ не удовлетворил. Он уже был склонен оставить затею с починкой часов, только потолковать на разные интересующие экспедицию темы, в том числе и бытовые, но, как воспитанный человек, решил довести разговор до логического конца, то есть, по его мнению, до отказа кузнеца от непосильного дела.

– Спросите, знает ли он, что такое часы? – Но тут же уточнил: – Спросите, чинил ли он когда-нибудь часы?

– Приходилось. Можно и твои посмотреть, иноземец хороший, – сказал Ждан Иваныч.

Он засунул шапку за пояс и, освободив руки, вытянул их ладонями вверх, – сильные, надежные, как бы говоря: «Ну, где же они, твои часы?»

Ричард Джексон ничего подобного не ожидал, и, повинуясь этому властному жесту вытянутых рук, он отступил в угол каюты и достал ящик, в котором, обложенные ватой, лежали часы в футляре красного дерева. Оглянулся. В лице старика по-прежнему были спокойствие и почтительное ожидание. Англичанин помедлил, вздохнул и достал сокровище.

– Прошу взглянуть, – изменяя английскому спокойствию, сказал он дрогнувшим голосом и положил часы на стол. – Вот сюда! – указал он на скамью, намертво привернутую к стене и полу.

Ждан Иваныч перекрестился. Сел. Замер. Перед ним лежали часы. Это редкое творение чьих-то человеческих рук, ума, почти живое чудо одухотворенного человеком металла, несколько лет назад поразившее старого кузнеца, теперь вновь подействовало на него, взволновало, заставило забыть неудобство чужого помещения, разговоры не по чину, заботы по дому, опасность нависшей с утра воеводской грозы и даже Алешкину крицу… «А вдруг я не умудрюсь? – испуганно подумал он. – Почто, скажет воевода, часомерщиком пролыгался[82], коли дело не ведаеши? И поставит на правёж…» Но сильнее страха было желание заглянуть внутрь механизма. Какой он там, за деревянной стенкой? Такой ли, как в тех часах, что он уже чинил, или другой, неведомый? Ждан Иваныч нагнулся, вытер руки о подол однорядки и осторожно придвинул часы к себе.

Футляр был сделан красиво. Резной и блестящий, он напоминал двумя башенками воеводские ворота. Крышка, или передняя дверца, была особенно живописна. Ниже стекла на ней была вырезана женщина, привязанная к скале цепями; у ног ее бушевало море, из моря выплывало чудовище с явным намерением приблизиться к женщине. Но в небе, над морским чудовищем, летел воин на крылатом коне и уже заносил меч над головой змея-чудища… За крышку можно было не опасаться: там все кончится благополучно, а вот что сделалось внутри?

Ричард Джексон сел так, чтобы видеть лицо и руки мастера, готовый в любой момент остановить опасные манипуляции русского кузнеца над часами. «А если он сейчас возьмет да и хватит об пол, ведь я не успею подхватить, да и ручищи-то у него вон какие! А борода-то – вся в подпалинах…»

Поставив часы на основание, напоминавшее ступенями паперть Прокопьевской церкви, Ждан Иваныч откинул медный крючок и открыл крышку. Жалобно и беззащитно глянул серебряный циферблат с золотыми цифрами и стрелкой. Внизу беспомощно висел маятник, а чуть ниже, на золоченых цепочках, – серые оловянные гирьки. Маятник был отлит в виде скачущего коня, но без всадника и позолочен.

«Ладно отлито, – подумал старик. – И копытца у лошади, и ноздри видно, для пущего виду…»

Однако вредное сейчас восхищение он не пропускал в глубину сознания, только твердил про себя: «Ладно состряпано, гораздо сверчено…», а сам уже весь отдался поиску поломки.

– Не известно ли русскому мастеру, почему остановились часы? – спросил Ричард Джексон.

– Спрашивает, в чем тут закавыка? – перевел толмач.

Ждан Иваныч еще минуты три осторожно вертел это заморское сокровище, рассматривал, прилипнув глазом к отверстию для маятника. Внутри при этом что-то жалобно поднывало, стукало, позванивало. Все это острыми иглами отдавалось в нервах англичанина.

– Вижу – гнездышко разворошено… – вздохнул наконец старый мастер, вдыхая сладостный запах металла, исходивший из утробины часов. Слово «гнездышко» он произнес с какой-то непонятной радостью и вместо буквы «ё» с напором выделял «е». – Гнездышко-то, в котором ушко маятниково сидело, все как есть разорено. Вот, зри, иноземец хороший! Маятник этак не будет маяться ни в жизнь: маху нет…