Читать книгу - "Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену - Андреа Ди Микеле"

Что касается итальянцев, то тут сильно сказалось общее ухудшение отношений между Римом и Веной, обострившихся особенно в начале XX в.^[115] Память о событиях Рисорджименто была еще свежа и не могла сблизить две страны. В Австрии существовала немалая обида на итальянцев: несмотря на неоднократные победы Австрии на полях сражений, итальянцам удалось вырвать у нее Ломбардию, Тоскану и Венето, благодаря помощи Франции и Пруссии. И, если это являлось историческим «бременем», то итальянские устремления были действительно опасны для Австрии. Ее замкнутость перед лицом требований административной и культурной автономии для австрийских итальянцев и амбиций Итальянского королевства на адриатической шахматной доске осложнила отношения между Римом и Веной^[116].

В обеих странах Тройственный союз, или тридцатилетний договор между Австрией, Италией и Германией, рассматривался скорее как необходимое соглашение, являющееся результатом отсутствия альтернатив, а не прочной и искренней дружбы^[117]. Начальник штаба армии Франц Конрад фон Хётцендорф полагал, что рано или поздно столкновение с «враждебным союзником» будет неизбежным, и для этого он способствовал созданию пояса фортов вдоль границы с Италией, против которой несколько раз разрабатывал планы превентивной войны^[118]. По его мнению, было важно предвидеть итальянские ходы и выбирать наиболее выгодный момент; для этого, к примеру, он предложил внезапное нападение на южного соседа, воспользовавшись чрезвычайной ситуацией после ужасного землетрясения в Мессине и Реджоди-Калабрии в декабре 1908 г. Идея войны с Италией мерцала, конечно, не только у Ф. Конрада фон Хётцендорфа. Той же линии придерживался преемник трона эрцгерцог Франц-Фердинанд, за которым следовала значительная часть армейской элиты, считавшая, что победа над Италией могла быть относительно легкой и особенно полезной для имперских устремлений на Балканах, не говоря уже о том, что способствовала бы реваншу после событий 1859 и 1866 гг.^[119]

Годы, предшествовавшие мировой войне, стали свидетелями обострения борьбы с ирредентизмом, которая велась в резких тонах и с обобщенными обвинениями, усугубляющими реальную опасность для империи. На переднем крае этой борьбы стояли именно военные институты: они постепенно радикализировали свое невнятное недоверие к меньшинствам, считавшимся наиболее ирредентистским, и претендовали теперь на центральную роль в борьбе с реальными или предполагаемыми антигосударственными тенденциями. Задолго до 1914 г. в империи возникла напряженность между гражданскими и военными властями, причем первые призывали к умеренности и сбалансированности в отношении италоязычного компонента, а вторые обвиняли гражданских лиц в том, что они слишком снисходительны и поэтому несут ответственность за риски сепаратизма. Для военных любое заявление о лингвистических и культурных гарантиях или территориальной автономии поспешно считалось выражением ирредентизма, который должен быть без промедления подавлен. Гражданские власти, с другой стороны, выражали оценки, более близкие к реальности, менее схематичные, без выпячивания политического значения какого-либо проявления принадлежности к итальянской нации.

Примером этого является анализ ситуации в Трентино, подготовленный в сентябре 1912 г. наместником Тироля и Форарльберга бароном Маркусом фон Шпигельфельдом, который критиковал действия «национальной обороны», проводимой в Трентино пангерманистской ассоциацией «Tiroler Volksbund», а также действия военных властей и их планы вмешательства, направленные на ликвидацию «ирредентистской опасности» путем установления полицейского режима^[120]. Фон Шпигельфельд отмечал, что общие обвинения в ирредентизме в конечном итоге ухудшили политический климат, что привело к контрпродуктивным последствиям. По его мнению, вместо этого «предоставление итальянцу возможности спокойно обозначать свою национальность закрывает для ирредентизма один из основных, а возможно, и основной канал, которым он питается»^[121]. Война ликвидировала пространство для разумной сдержанности важных секторов гражданской власти. Установилась бескомпромиссная строгость вооруженных сил, укрепленная общим положением, отмеченным быстрой передачей гражданских и административных полномочий к военным командованиям и последующим установлением диктаторского режима^[122].