Читать книгу - "История чтения - Альберто Мангель"

Во времена Сократа письменный текст не был обычным явлением. Хотя в V веке до н. э. в Афинах было уже довольно много книг и начинала развиваться книготорговля, читать для собственного удовольствия люди стали лишь век спустя, во времена Аристотеля – одного из первых читателей, который собрал большую коллекцию манускриптов для собственных нужд^[127]. Люди учились и передавали знания с помощью устной речи. Сократ принадлежал к племени блестящих ораторов, к которому относились также Моисей, Будда и Иисус Христос, который, насколько нам известно, лишь однажды написал на песке несколько слов, а потом стер их^[128]. Сократ считал книги полезным источником знаний, но полагал, что настоящему ученому следует обходиться без них. Несколько лет спустя его ученики Платон и Ксенофон записали его пренебрежительные высказывания о книгах, и таким образом их воспоминания сохранили память Сократа для нас, его будущих читателей.

При де Фурнивале студенты часто использовали книги как средства для запоминания, устанавливая их в открытом виде перед классом, обычно по одному экземпляру на нескольких студентов^[129]. В школе я практиковал схожий метод, держа книгу открытой во время лекции и отмечая самые важные места, которые впоследствии надо будет постараться выучить (хотя некоторые учителя – наверное, последователи Сократа – не терпели открытых книг на партах учеников). Но есть одно интересное отличие между моими товарищами из школы Буэнос-Айреса и студентами, запечатленными на иллюстрациях времен де Фурниваля. Мы отмечали нужные места в книгах ручкой (те, кто посмелее) или карандашом (более щепетильные), делали отметки на полях, чтобы лучше запомнить объяснения учителя. А вот студенты XIII века чаще всего изображаются вообще без каких-либо письменных принадлежностей^[130]; они стоят или сидят перед открытыми томами, запоминая вид абзаца, расположение букв, поручая самые важные места собственной памяти, вместо того чтобы доверить их странице. В отличие от меня и моих современников, которые готовятся к предстоящим экзаменам, перечитывая подчеркнутые и снабженные комментариями куски (после экзамена все это немедленно забывается в счастливой уверенности, что книга, в которой записаны все эти важные вещи, всегда под рукой), студенты де Фурниваля полагались лишь на библиотеку, хранящуюся в их головах. Из этой библиотеки с помощью многочисленных мнемотехник, с которыми они знакомились в первые годы обучения, они могли извлечь нужную строку или главу с той же простотой, с какой я нахожу все необходимое в компьютере или на бумаге. Они даже верили, что запоминать текст полезно для здоровья, и ссылались по этому поводу на авторитет римского врача Антилла, жившего во II веке. Этот мудрец писал, что те, кто никогда не учил стихов наизусть и вынужден читать их в книгах, страдают ужасными болями, поскольку вредные жидкости, выходящие из их организма, вызывают обильное потоотделение. У тех же, кто обладает острой памятью, эти жидкости выделяются безболезненно с дыханием^[131].

Я же уверенно полагаюсь на свой компьютер, который роется в библиотеках, существенно превышающих по размеру Александрийскую, в поисках нужной мне информации. Моя программа обработки текстов способна прочесть любой тип книги. Такие монстры, как «Проект Гуттенберг» в США, хранят на дисках все, начиная от Полного собрания сочинений Шекспира и заканчивая информационным бюллетенем ЦРУ и тезаурусом Роджета. В Англии Оксфордский архив текстов предлагает все труды латинских и греческих авторов, да еще и некоторые классические произведения на других языках. Средневековые ученые могли рассчитывать только на собственную память о прочитанных книгах, страницы которых они были способны в любой момент призвать, словно призраков.

Святой Фома Аквинский был современником де Фурниваля. Следуя рекомендациям Цицерона о развитии способности ритора к запоминанию, он разработал несколько мнемонических правил для читателей: размещать вещи, которые собираетесь запомнить, в определенном порядке, придумывать для них «связи», находить «необычные сходства», которые облегчили бы визуализацию, часто повторять их. В конце концов ученые эпохи Возрождения, усовершенствовав метод Аквината, предложили сооружать в уме архитектурные модели – дворцы, театры, города, рай и ад – и в них размещать то, что необходимо запомнить^[132]. Эти модели были очень сложны, воздвигнуты в уме на вечные времена. Они зарекомендовали себя как надежные и долговечные постройки.

Сегодня все пометки, которые я делаю во время чтения, сохраняет для меня моя программа обработки текстов. И, как ученый эпохи Возрождения, который мог по собственному желанию зайти в любую из комнат дворца своей памяти, чтобы достать оттуда нужную цитату или имя, я слепо вхожу в электронный лабиринт, гудящий по ту сторону экрана. С его помощью я могу запоминать все необходимое более точно (если точность так важна) и в бо́льших количествах (если требуется количество), чем мои прославленные предки, но по сей день лишь я один способен разобраться в своих пометках и прийти к каким-то заключениям. Кроме того, меня вечно терзает страх потерять «запомненный» текст – страх, который мог коснуться моих предков только после того, как их память начинала с возрастом слабеть, а меня никогда не оставляет в покое: страх перед перебоями в подаче электроэнергии, перед неправильно нажатой клавишей, перед падением системы, перед вирусом, перед некачественным диском и перед всеми прочими вещами, которые могут стереть мою память раз и навсегда.

Примерно через сто лет после того, как де Фурниваль завершил свой «Бестиарий», Петрарка, который явно пользовался мнемотехникой Аквината, чтобы лучше запоминать многочисленные прочитанные книги, воображал в «Secretum meum» беседу со своим обожаемым Августином о чтении и памяти. Петрарка, как и Августин, провел довольно бурную юность. Его отец, друг Данте, как и поэт, был изгнан из родной Флоренции и вскоре после рождения Петрарки перевез свою семью ко двору папы Клемента V в Авиньон. Петрарка учился в университетах Монпелье и Болоньи, а в возрасте двадцати двух лет, после смерти отца, богатый молодой человек поселился в Авиньоне. Но ни богатство, ни юность долго не продлились. За несколько лет роскошной жизни он промотал все отцовское наследство и был вынужден принять сан. Книги Цицерона и Блаженного Августина пробудили в новоиспеченном священнике вкус к литературе, и всю оставшуюся жизнь он очень много читал. Серьезно писать он начал в возрасте тридцати пяти лет, выпустив две книги: «De viris illustribus» («О достойных мужах») и поэму «Африка», в которых отдал долг уважения латинским и греческим авторам. За это сенат и граждане Рима увенчали его лавровым венком – этот венок он позднее поместил на главный престол церкви Святого Петра. На портретах того времени мы видим худого, раздражительного с виду человека с большим носом и тревожными глазами – видимо, с возрастом его постоянное беспокойство не улеглось.