Читать книгу - "Мао Цзэдун - Александр Панцов"

Немного поразмыслив, Мао подавил в себе первое неприятное чувство. Как бы то ни было, но осуждение кремлевского экс-диктатора раскрепощало его окончательно и бесповоротно. Процесс, начавшийся с визита Хрущева в 1954 году, пришел к логическому завершению¹²⁶.

Вскоре поступила и официальная информация от Хрущева, и Мао не мог не отметить, что «сокрушитель Сталина» чувствовал себя не вполне уверенно. Он явно старался завоевать расположение Мао Цзэдуна. Это обрадовало Председателя: первые впечатления о Хрущеве как о слабом партнере подтверждались. Информируя Мао в частном послании о принятом в отношении Сталина постановлении, первый секретарь ЦК КПСС предлагал помочь китайской стороне в строительстве 51 военного завода и 3 научно-исследовательских институтов. Он выражал готовность содействовать в строительстве железной дороги от города Урумчи в Синьцзяне до советско-китайской границы. Иными словами, старался задобрить. 7 апреля 1956 года личный представитель Хрущева Микоян и китайская сторона подписали соглашения о советской помощи Китаю в возведении 55 новых промышленных предприятий, в том числе по производству ракет и атомного оружия¹²⁷.

Все это коренным образом меняло расстановку сил в отношениях между Китаем и СССР. Отныне Мао мог больше совсем не оглядываться на Советский Союз, не чувствовать себя обязанным копировать его опыт. И если в 1955-м — начале 1956 года, проводя такую же, как в СССР, сталинскую коллективизацию, он осмеливался призывать лишь к более высоким, чем советские, темпам кооперирования, то теперь у него была полная возможность нащупать собственный путь развития. Можно было даже попытаться догнать и перегнать Советский Союз, превратив Китай в величайшую индустриальную державу.

После ознакомления с докладом Хрущева, 31 марта 1956 года, Мао пригласил к себе советского посла Юдина, который еще в начале марта вернулся в Китай из Москвы, где принимал участие в работе XX съезда. Юдин и сам хотел встречи с Мао. Этого требовал от посла Хрущев, вновь остро нуждавшийся в поддержке китайской компартии. Мао, однако, долгое время выжидал и, ссылаясь на нездоровье, отказывал Юдину в приеме. И вот наконец принял его. Беседа продолжалась три часа. Мао был в приподнятом настроении и, несмотря на серьезность темы, беспрерывно шутил. Он хотел произвести впечатление человека, умудренного жизненным опытом, спокойно воспринимавшего мировые бури. Было видно, однако, что разговор о Сталине давался ему нелегко.

Прежде всего он сообщил Юдину, что по-прежнему считает своего бывшего ментора «безусловно… великим марксистом, хорошим и честным революционером». Вместе с тем, по сообщению Юдина, он все же признал, что «материалы съезда произвели на него сильное впечатление». Мао подчеркнул, что «дух критики и самокритики и атмосфера, которая создалась после съезда, поможет и нам… свободнее высказывать свои соображения по ряду вопросов. Это хорошо, что КПСС поставила все эти вопросы. Нам… было бы трудно проявить инициативу в этом деле»¹²⁸.

Мао отдавал отчет в том, что говорил. Ведь, как мы видели, коммунистическое движение в Китае на протяжении всей своей истории развивалось при неизменной и почти тотальной идеологической, организационной и политической зависимости лидеров КПК, в том числе самого Мао Цзэдуна, от Москвы. И хотя того, что Мао знал о коварстве Сталина, было вполне достаточно, чтобы после его смерти почувствовать облегчение, он, конечно, не мог решиться открыто осудить «вождя и учителя». Ему, правда, были неизвестны все масштабы сталинского коварства. Он не знал, например, о том, что в 1938 году кремлевский диктатор планировал проведение крупного политического процесса над коминтерновскими работниками. При этом, размышляя о составе его участников, включил в список предполагаемых обвиняемых таких коммунистов, как Чжоу Эньлай, Лю Шаоци, Кан Шэн, Чэнь Юнь, Ли Лисань, Ло Фу, Ван Цзясян, Жэнь Биши, Дэн Фа, У Юйчжан, Ян Шанкунь, Дун Биу и даже Цюй Цюбо, который к тому времени, в 1935 году, был, как мы знаем, уже казнен гоминьдановцами¹²⁹. Именно на этих лиц следователь НКВД Александр Иванович Лангфанг выбивал тогда показания из арестованного в марте 1938 года сотрудника отдела кадров ИККИ Го Чжаотана (Афанасия Гавриловича Крымова)¹³⁰. Вне сомнения делал он это не по собственной инициативе^[110]. Показательный коминтерновский процесс Сталин предполагал провести в конце весны 1938 года в дополнение к трем уже состоявшимся — над Зиновьевым и Каменевым, Радеком и Пятаковым, Бухариным и Рыковым. На этот раз главным обвиняемым должен был стать секретарь Исполкома Коминтерна Иосиф Аронович Пятницкий. Ведущие партии отводились и руководящим деятелям Исполкома Коминтерна Бела Куну и Вильгельму Кнорину¹³¹, в то время как китайцы должны были сыграть роли второго плана. Решение о массовых арестах работников коминтерновского аппарата было принято еще в мае 1937 года, и уже 26 мая в час ночи Димитров был вызван к наркому Ежову, который заявил ему: «В Коминтерне орудуют крупные шпионы». Аресты проводились в течение всей второй половины 1937-го и начала 1938 года, однако большинство китайцев, работавших в Москве, не были арестованы. Кто знает, если бы Сталин не отказался от плана организации процесса, возможно, многие видные деятели КПК стали бы его жертвами^[111].

Да, он не включил в «черный список» Мао Цзэдуна, но кто скажет, сколько таких списков существовало.

Ничего не зная о готовившемся процессе, Мао в беседе с послом главное внимание уделил вопросам, связанным с ошибочной сталинской политикой в отношении Китая и китайского коммунистического движения. Он поделился также некоторыми своими обидами, накопившимися за время общения со Сталиным^[112]. И в заключение проинформировал Юдина о готовившейся к публикации в «Жэньминь жибао» передовой статье, посвященной вопросу о культе личности в СССР.