Читать книгу - "Датский король - Владимир Корнев"

В один из промозглых дней ноября 1916 года часа в два пополудни возле нового участка Смоленского кладбища, что ближе к Гавани, остановилась извозчичья пролетка. Средних лет полковник с уже заметной проседью в усах, задремавший было от размеренной езды, очнулся при стуке копыт четверки лошадей, влачивших посреди неведомой похоронной процессии громоздкий катафалк. Он открыл глаза, провел ладонью по лицу, поглядел по сторонам, пытаясь сориентироваться спросонья, осведомился у сходившего с подножки ординарца:

— Где это мы? Неужели приехали?

— Так точно, ваше высокоблагородие: все по Малому проспекту ехали, как было приказано.

Офицер, расплатившись, отпустил пролетку, продолжая присматриваться к местности:

— Давненько тут не бывал, пожалуй, что лет восемь! Изменилось все порядком — прирастает, братец, скорбная нива.

Подтянутый унтер охотно согласился:

— A-то как же-с! Жизнь жизнью, а смерть — она того, всегда свое возьмет, и не только у нас на позициях. Всякому человеку свой срок определен, все мы в земельку-то ляжем. Я понимаю, это еще счастье, когда так-то вот — по обряду христианскому.

— Правильно понимаешь, Егор, ты, оказывается, философ… Только как там мои орлы в маньчжурском песке лежат — Бог весть! Может, и могил не осталось уже…

Холодный ветер с залива налетал порывами; от этого, наверное, слезились глаза. Полковник поднял воротник походной шинели, поежился:

— Ну пойдем, братец. Далеко он нас все-таки завез. Придется, чувствую, место поискать!

Не доходя до неприметной простой решетки, обозначающей кладбищенскую границу, он вынужден был все же остановиться. На расстоянии от ограды среди чертополоха высился одинокий памятник — мимо такого надгробия трудно было пройти, не задержавшись. Оно точно притягивало своей необычностью любопытного прохожего; можно сказать, это был выдающийся образец ваяния в классическом стиле вековой давности, а то и более раннего времени. На гранитном монолите стояла небольшая бронзовая женская фигура — само воплощение темного, рокового начала в женщине; не библейская Ева, а какая-то апокрифическая, отвергнутая Богом Лилит — с горящим взглядом — матерь демонов (полковник был не просто глубоко, традиционно верующий, но к тому же всесторонне образованный человек и знал многое из того, о чем неискушенный, доверчивый россиянин зачастую даже не догадывается). Красота ее будила откровенно животные чувства, грубые инстинкты — слишком плотская красота, зовущая в некую бездну. Офицер всегда испытывал к подобным существам противоположного пола два чувства: врожденную брезгливость дворянина, воспитанного в становившемся анахронизмом духе целомудренного благородства, и вдобавок сожаление православного русского человека о том, как все же лукавы эстетические каноны. диктуемые необузданной страстью. Даже у Егора вырвалось:

— Ну и баба! Как есть ведьма — такую не то что нагайкой, колом осиновым уму-разуму не выучишь!

Офицер все еще созерцал уникум со скорбной миной, сложив руки на груди. В скульптуре сочеталось множество грозных, хищных черт: устрашающе раскинутые крылья и когтистые лапы, как у степного стервятника, какой-то варварский аркан в руках, да к тому же эта фурия была окружена свитой из свирепых львов и нахохленных сов, готовых вонзить свои крючковатые клювы в любого, на кого укажет им могущественная повелительница. «Вот красота, губящая все живое и чистое на своем пути, уничтожающая стихия, настоящий бич рода человеческого! Ничего себе птичка — просто олицетворенное зло![286]— с ужасом думал полковник. — Кто же это, интересно, „удостоился“ такого надгробного памятника?» Он нагнулся, раздвинул сорную траву, прищурившись, разобрал надпись на камне, но ни фамилия, ни имя не вызвали у него ровно никаких ассоциаций — погребенный ничем известен не был. Внутренне сожалея, что зря потрачено время, полковник устремился прочь от «зачумленного» места, в глубь кладбища. Верный ординарец, поминая «бронзовую бабу» недобрым словом, едва поспевал за «его высокородием».

Это был бы замечательный сюжет для художника-жанриста из «Товарищества передвижных выставок»: двое военных — крепкий, приземистый полковник, перетянутый ремнями, с черно-оранжевой ленточкой у борта шинели, в серебристой смушковой папахе, и долговязый унтер-ординарец с двумя «Георгиями», знаками солдатской доблести напоказ, блуждающие между покосившихся ажурных крестов, меж усыпанных бурой листвой могил под оголенными кронами почтенных кленов и осин, наподобие траурного кружева вдовьей шали раскинувшихся по небесному холсту. Не терявшиеся в бою фронтовики почувствовали себя беспомощными на огромном, пустынном в этот будний день столичном погосте. «Корниловская дорожка, корниловская дорожка… » — как заклинание твердил офицер, подходя то к одной, то к другой могиле, а нужной найти не мог. Сбитые с толку, в зарослях кустарника ударники[287]наткнулись на братское захоронение моряков миноносца «Дельфин», погибших, как значилось на надгробных плитах, в июне 1904 года.