Читать книгу - "Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев"

Что же получается в итоге? Согласно Беллармино, все утверждения, имеющиеся в библейском тексте (при условии, что их буквальный смысл понят правильно), есть не просто истина, но истина веры (de fide) в силу безусловной истинности всего изреченного Святым Духом. Но тогда отрицание даже весьма тривиальных вещей и информации, содержащихся в тексте Священного Писания, следует считать ересью. Галилей еще в 1615 году отнесся к такой идее с иронией (разумеется, не демонстрируя свое отношение публично)[1415]. Инхофер же увидел в позиции Беллармино иную грань проблемы теологического оправдания натурфилософских учений: утверждение Коперника, что Земля не находится в центре мира, но движется годовым и суточным движением, противоречит не тому, что ясно и недвусмысленно сказано в Библии, но тому, что можно логически вывести из священного текста. Поэтому Инхофер и ввел понятие «вероятные истины веры». Тогда возникает вопрос: если научное утверждение противоречит этим вероятным истинам веры, следует ли считать его ересью? Ответ не очевиден, поскольку нет гарантий, что человеческие выводы из библейских утверждений всегда безошибочны. И тем не менее Инхофер дает на поставленный вопрос утвердительный ответ, в результате чего коперниканское учение оказалось не просто ложным, но, так сказать, еретически ложным[1416].

Разумеется, подход Инхофера заметно расширял объем понятия «утверждение, которое является ложным и которое противоречит Священному Писанию». Это, по-видимому, и было главной целью автора «Tractatus syllepticus». А если учесть главную задачу этого трактата – дать теологическое оправдание процесса над Галилеем (то есть оправдать формулировки приговора, а не позицию Урбана VIII по отношению к научным теориям), то становится ясным, что в теологическом контексте процесса на карту был поставлен фундаментальный для церкви (особенно в условиях острой межконфессиональной полемики) вопрос о незыблемости высшего критерия истины, каковым является слово Божье, то есть в конечном счете – вопрос об источнике авторитета, а точнее, о соотношении между авторитетом разума и авторитетом божественного Откровения, а вовсе не частный вопрос о соотношении астрономии и теологии.

«Dialogo» засвидетельствовал рождение нового типа рациональности, апеллирующей к «интервенционалистскому» методу установления причинно-следственных связей[1417], к мысленному, «искусственно-изолирующему эксперименту» (А.В. Ахутин), к математическому моделированию явлений, к элиминированию субъективно-личностных параметров из описания и объяснения реальности и т.д. Церковь же апеллировала к авторитету Священного Писания как гаранту истинности того или иного утверждения и готова была отстаивать этот источник авторитета всеми возможными средствами. Подрыв этого авторитета означал бы разрушение веры и церкви как доминирующей культурной силы христианского мира. Именно поэтому Урбан VIII расценил публикацию «Dialogo» как величайший скандал для этого мира и именно поэтому в приговоре Галилею содержится странная на первый взгляд фраза:

…Ты, вышеназванный Галилео <…> оказался <…> поддерживающим и верящим в учение, которое является ложным и которое противоречит Священному Писанию <…> а также полагающим, что можно поддерживать и защищать как вероятное это мнение уже после того, как было объявлено и определено, что оно противно Священному Писанию» (курсив мой. – И.Д.).

То, что противоречит Священному Писанию (в посттридентской расширительной трактовке Инхофера), не может быть даже вероятным. Галилей предлагал (в частности, в письме Кристине Лотарингской[1418]) пути согласования двух авторитетов (Разума и Откровения)[1419], но они были нереализуемы. Во-первых, потому, что в науке церковь видела такую же универсализирующую силу, какой была она сама. А во-вторых, в конфессиональную эпоху в католической церкви усилились тенденции к централизации и консолидации, что не способствовало выработке гибкой политики по отношению к «новой науке»[1420].