Читать книгу - "Русалия - Виталий Амутных"

— Да чего ж ее, Мары, смерти-то, страшиться? — усмешкой отвечал на улыбку Святослав, и его исполненные светом глаза казались двумя каплями дневного неба, чудом уцелевшие в синь-багровости наступающего вечера. — Разве ты не слыхал от волхвов, что нет у души ни рождения, ни смерти, что негасима она?

— Как это негасима? — искренне недоумевал здоровяк. — Как дадут по башке железной палицей, так тут, поди, все и погаснет.

— Вот ты, Косан… бестолковый какой! — из тех же, окружавших Святослава ополченцев, выступал другой парень, росточка небольшого, но очень живой, с раскосым быстрым взглядом. — Михирь с локоть, а ума с ноготь. Князь толкует, что даже если тебе вовсе башку отшибут, так только туша попортится, а суть твоя жизненная, она все равно жить-поживать останется.

— А где? — с младенческим простодушием вращал круглыми глазами (один синий, другой белый) крупнотелый Косан, по всему видать в кругу своего селища никогда на подобные вопросы не наталкивавшийся. — Где же жить душе, когда и тулова нет?

Конечно, не стоило задачливыми мыслями слишком утруждать голову этого парня, но и бросить его вот так, посреди зыбуна внезапного откровения природы, Святославу казалось непохвальным.

— Где душе жить, когда она рано ли — поздно ли с твоим телом расстанется — не твоя забота, — говорил князь. — Есть хозяин всего сущего, он и решит. Может, вновь на этой земле поселит. Может, в какой другой мир отрядит, не важно. Главное, что пусть тьма[558]лет минет, путь тьма тем[559], но никогда не будет так, чтобы чья-то душа уничтожилась. Так есть ли о чем горевать, идя на брань? Всё, вот всё, что перед глазами, весь мир со всеми его горами, степями и облаками, когда-то развеется, словно дым. И точно так, как развеялся, вновь составится в урочный час. Так какой резон для печали? Наш всемогущий Род — это вечная жизнь, да. Но он же — олицевленная смерть. Э-э, заморочил я, видать, тебе голову.

Князь светло усмехнулся и обхватил одной рукой мясистые плечи Косана. А прочие Святославовы сопроводители так принялись гоготать, нагло заглядывая в потрясенное растерянно-добродушное лицо парня, хотя сами вряд ли намного полнее его раскумекали услышанное.

— Я что… — ссутуливал тот огромные плечи, точно хотел сделаться меньше. — Я пашник, и отец мой пашником был, и дед тоже, мне, может, таких… этих… понимать и не надо.

— А вот это ты зря, — как бы с шутейной укоризной покачал головой Святослав, и три крохотные звездочки качнулись под его ухом. — Если кто, пусть самого нехитрого рождения, Богу свои дела посвящает, будь он хоть пахотником, или торгашом, или даже бабой…

Возбужденным ропотом встретил заскучавший люд наконец-то близкое отрадное слово.

— Да-да, даже бабой. Если с Родом в сердце свой труд земной кто вершит, такой человек, русское вежество говорит, истинной победы достигнет.

Той же ночью в сравнительно небольшом аланском поселении на южном пределе Хазарии глава самой именитой и богатой родовой общины этих мест — Асах, владелец многих отар, пространных виноградников и табуна отличных лошадей, вот уже четвертый час кряду вел беседу с прибывшим неждано наместником малика в Семендере — Схарьей Абудиа. Это была чрезвычайно важная особа, посещавшая дом Асаха только единожды и, скорее, в знак высшей угрозы, когда по причине навалившегося на этот край беспримерного неурожая вместе с повсеместным мором скота целый год отсюда не поступало в Семендер ни крупицы дани. Надо сказать, сопровождавший Схарью отряд тогда успел немало набедокурить, так что, то посещение уже, верно, ничто не смогло бы вытравить из памяти любого здешнего обитателя. Но с тех пор Асах всегда своевременно отсылал в Семендер все, что от него требовали, — пшеницу двух сортов, ячмень, баранину, шелковистые шкурки, снятые с однодневных ягнят, а то и чубарые шкуры убитых в горах пардусов, всяческие плоды, сыр, домашнюю птицу, вино, — большая часть чего, разумеется, переправлялась в Итиль. Так что, этот новый бросок Схарьи Абудиа, как поговаривали, состоявшего в каком-то родстве едва ли не с самим каганом (или маликом?), немало подивил Асаха. На этот раз родственник хазарского владыки прибыл требовать дани кровью.

— Оставь, драгоценный, столько мужчин в селении, — говорил он, от усталости через силу придавая расползающимся чертам выхоленного крупного лица необходимые выражения, — сколько их сможет защитить в случае чего ваших женщин и, главное, стада. Остальных ты должен снабдить всех до единого лошадьми, оружием и немедленно отправить в Итиль.

Асах, чей огромный горбатый плоский с боков нос смотрелся отнюдь не частицей, а, скорее, большей частью лица, недоумевал: и прежде, если еврейские властители в Итиле заключала промеж собой предпринять поход или упрочить свои крепости на Дону, приезжал кто-нибудь требовать воинов, но никто из них так не торопился.

— Будем стараться… — произнес Асах чересчур уж вкрадчивым голосом и даже носатую голову наклонил со столь подчеркнутым выражением учтивости, что она вряд ли могла кому-то показаться искренней.

— Драгоценный, — с прежней навсегда въевшейся в слова, в лицо, в жесты пренебрежительностью едва заметно повысил голос Семендерский гость, — ты не понял. Сделать это нужно немедленно. Не скоро, а немедленно.

— Ночью, что ли?!

— Вот теперь верно. Сейчас мы простимся, но, надеюсь, наши добрые отношения впредь ничем не будут омрачены.

— Как? — даже рот приоткрыл от удивления хозяин дома. — Ведь ночь… Разве такая спешность?

— Значит такая вот. Ахмад! Лайла! Надир! — поднимаясь с ковровых подушек кликнул охрану Схарья — Ночи в этом месяце уже коротки. Не успело стемнеть, как уж рассветает. В шатре подожду, пока в небе первый луч покажется. Но ты понял: собирай людей, снаряжай и сразу вслед за нами шли.

— Угу, угу… — клевал носом воздух Асах, выходя вместе с гостем и его спесивой охраной под звезды.

Огоньки светочей в руках покидающих двор гостей удалялись вглубь ночи, сжимались, но все еще внятно казали путь пришельцев. А вокруг глядящего им вслед Асаха все умножалось число точно составлявшихся из мрака молчаливых людей.

— Собирай всех, — куда-то в темь отдал наказ вождь. — Кто спит — будить!

Много ли, мало ли времени ушло на сборы, а только незадолго до рассвета великое множество конников во всеоружии собрались посреди ночи под многозвездным сводом. Асаху подвели коня, вороного и почти не различимого в темноте. Вскочив на него так говорил он:

— Человек малика из Семендера пришел ко мне потребовать немедля собрать всех наших мужчин и отправить вослед за его отрядом проливать кровь за итильских ростовщиков. Я собрал вас. Поспешим же за ними. Догоним их. Догоним и посечем их всех.

Время шло, унося вчерашние события и сочиняя незнаемые завтрашние, шло, не обращая внимания на плач и смех разрушающихся либо нарождающихся мирских судеб.