Читать книгу - "Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский"

А легко ли это, когда так глубоко испорчен путь нашей финансовой политики – внешними неоплатными займами и полною зависимостью от еврейской Европы. За доказательствами идти не далеко, – нужно было во что бы то ни стало облегчить положение заемщиков Взаимного поземельного кредита и выйти из безвыходного положения; что же можно было сделать? Очевидно, ничего другого, как конверсию, а что такое конверсия?

Конверсия эта – это 1 % процент выгоды для заемщиков Взаимн[ого] поземельного кредита, 10 % выгоды для владельцев закладных листов Вз[аимного] позем[ельного] кредита, 40 % выгоды для главного агента конверсии, [Н. Н.] Сущова, и 60 % выгоды Ротшильду и К^ии. И Вышнеградский это сознает, и все это сознают, но что же делать, когда вследствие ряда лет нашей финансовой политики, чисто внешней, нет возможности физической найти другой исход.

Это в одном виде. А вот эпизод другого вида. И. Н. Дурново очень основательно добивается преобразования Московского Технич[еского] училища высшего в Ремесленное^[687]. Вышнеградский сочувствует этой мысли, но высказывается против. Это что же такое? Гадость? Да, в строгом смысле, как он сам говорит, гадость; но какое же ее оправдание? Оправдание, по-моему, серьезное: «Московское купечество просит меня быть за высшее техническое училище». «Мне до зарезу нужно московское купечество иметь за себя для финансовой политики будущего», – прибавляет Вышнеградский. И он прав, ибо если он имеет в виду постепенно сделать эту политику более русскою, то с самого начала своего управления возбуждать против себя московское купечество в вопросе для Министерства финансов чужом, – весьма неполитично, ибо тогда он лишается сочувствия этого купечества во всех будущих своих вопросах. И рассуждения его верны.

– Вы можете, – говорит он Дурново, – в крайнем случае поправить Ваше дело. Ну останется Техническое училище. Вы можете весь персонал переменить, исключать сколько угодно воспитанников, и в конце концов улучшить дух и направление училища. А я, если после поданной мне купечеством просьбы прямо пойду против, я себе устрою для своей финансовой политики зло непоправимое; а потому не лучше ли мне, так сказать, устраниться от решения вопроса.

И вот чуть ли не ежедневно приходится в эти первые месяцы обходить подводные камни и мели, прежде чем прямо и храбро идти в море.

– Я лично, – сказал я Вышнеградскому, – я не разделяю вашего мнения. Во-первых, это не в моей натуре лавировать и заискивать, а во-вторых, с вашим умом, право, вы могли бы московское купечество себе подчинить, а не заискивать у него… Но я вас понимаю; это притча Евангелия на слова: сотворите себе други от мамоны^[688].

Перейдя очень естественно к другому вопросу, я нахожу, и сказал это Вышнеградскому, что его непременная обязанность – приобресть купечество русское на свою сторону совсем иным путем.

Путь этот прост и практичен: поехать в Москву, поласкать его, поговорить с ним, и затем поехать на Нижегородскую ярмарку, и там поговорить с ним, выслушивать его.

К сожалению, наши государственные люди ужасно тяжелы на подъем в этом отношении, и я очень боюсь, что моя проповедь Вышнеградскому о безусловной необходимости побывать в Москве и в Нижнем останется гласом вопиющего в пустыне, если только эту же мысль не признал дельною Государь, и не высказал бы ее Вышнеградскому. Он бы мог ее просто даже выразить в виде вопроса: «Не поедете ли в Москву или в Нижний на ярмарку?» Это было бы равносильно изъявлению желания. А нужно это очень.

У Вышнеградского, [скажу] со свойственною мне откровенностью, кроме многих недостатков есть один, существенно ему вредящий: он так вечно занят головною работою и заботою, как выйти тут, как выйти там из крутого положения, что он совсем не умеет принимать людей и просителей, ни любезно, ни даже просто внимательно, не умеет им отдавать хоть секунду времени и атом полного участия. Ну раз уж этот недостаток есть, то понятно, что поездка в Москву или на ярмарку, выслушивать из 100 глупых речей одну умную, со всеми любезничать, и т. д. это кажется ему каким-то восхождением на Арарат или Монблан.

Но затем что же?

Затем скажу с тою же откровенностью, я твердо уверен, после 4 месяцев наблюдений со стороны, что с Божиею помощью Вышнеградский выйдет из затруднительного положения и вывезет машину финансов с мели на воду, если никакие экстерные события не помешают ему довести до конца свой план прежде всего избавиться от дефицита, до конца.

Я слышу от многих такие рассуждения: эка хитрость, сочинять новые налоги, это всякий сумеет, и Бунге это сумел делать. От Вышнеградского другого ждали. Он сам в своей записке осуждал одинаково и мелочные налоги, и мелкие ограничения расходов в роде урезываний и придирок; а как стал во главе финансов, начал то самое делать, что осуждал в своем предшественнике. Эти рассуждения и обвинения мне кажутся слегка легкомысленными и неосновательными.

Если бы Вышнеградский не оставил, вступив в управление, все как было в мелочах, и прямо принялся бы за осуществление крупных финансовых реформ, с старыми людьми и с принятым состоянием кассы, то в конце года могло бы вот что случиться: проекты экономических мер крупных были бы далеко еще не кончены, но зато дефицит возрос бы до 200 мил., и в казне не было бы ни гроша, и страшный банкрот шел бы рядом с проектированием крупных экономических реформ.

Вышнеградский писал свою записку, зная Министерство финансов только en gros и à vol d’oiseau^[689]. Но когда он вошел в него и разглядывать стал его en détails и de près^[690], тогда, увы, им овладели два чувства: страх за пустую государственную кассу и скряжничество за каждую копейку. Страх за немедленный, почти неизбежный банкрот казначейства вынудил его немедленно же приняться во что бы то ни стало за пополнение кассы всеми возможными мерами решительными и быстрыми, в виде налогов à la minute^[691], и займа внутреннего, без которых нельзя было бы выворотиться. А с другой стороны скряжничество родило в нем – временно – неизбежную, роковую так сказать потребность везде, где возможно, урезывать каждую копейку.

А рядом с этим он приступил к медленной и обдуманной работе серьезных и коренных изменений в системе взимания доходов, более производительной.

Так что мне кажется, винить его теперь за то, что он в это горячее, острое время как бы себе противоречит, вряд ли основательно. И чтобы быть справедливым, надо это право обвинять беречь до двухлетних по крайней мере результатов его хозяйничанья.