Читать книгу - "Соловушка НКВД - Юрий Мишаткин"

Следователь не знал, как уломать несговорчивого подследственного, признавал свою беспомощность в выбивании признаний. Не помогало обещание дать свидание с женой, получать продуктовую передачу: о том, что Зинаиды Райх уже нет в живых, умолчал.

Поединок продолжался несколько месяцев, измученный пытками, лишением сна режиссер написал письмо Берии, Вышинскому, Молотову:

Меня клали на пол лицом вниз, резиновым прутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам… Когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим кровоподтекам снова били, боль была такая, что, казалось, что на чувствительные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли), меня били по спине, по лицу… Следователь все время твердил, угрожая: «Не будешь писать, будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратил в кусок бесформенного окровавленного, искромсанного тела». И я все подписал 16 ноября 1939 г. Я отказываюсь от своих показаний, выбитых из меня…

Режиссера унижали больше кулаками и ногами, нежели словами, несмотря на то, что он «вместе с партией проклял иуду Троцкого, объявленного пройдоху из породы политических авантюристов, способных на подлые диверсии, убийства из-за угла».

Мейерхольд облил грязью Троцкого, зная, что не повредит ему, тот недосягаем за океаном в Мексике, и не догадывался, что 20 августа 1940 г. щупальца советской разведки дотянутся до несдавшегося изгнанника — агент НКВД апьпинштоком проломит Льву Давидовичу голову^[126].

Письмо не дошло до адресатов, осталось в деле подследственного.

В последний месяц заключения Мейерхольд ничего не писал, не подписывал протоколы допросов, на обвинения отвечал: «Этого не было». Все отрицал и на суде, который продлился считаные минуты.

Когда Ульрих для порядка спросил: «Признаете себя виновным?», выкрикнул:

— Нет и еще раз нет! Происходит нечто ужасное, необъяснимое!

Председатель перебил:

— Ваша вина неоспорима.

Режиссер захлебывался словами:

— Я жил вне политики. Занимался исключительно созданием театра, воспитывал артистов! Меня хорошо знает Станиславский, пригласивший поставить у него оперу! В обвинительном заключении полно ошибок, начиная со звания — я заслуженный, а не народный!

Ульрих подал знак конвойному, и тот заломил подсудимому руки, зажал рот.

— Решением Военной коллегии Верховного суда Союза гражданин Мейерхольд Всеволод Эмильевич, он же Карл Казимир Теодор, бывший подданный Пруссии, приговаривается к расстрелу. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

В ту же глухую февральскую ночь оборвалась жизнь и Михаила Кольцова, шестью днями раньше расстреляли Исаака Бабеля, наркома земледелия, кандидата в члены Политбюро Роберта Эйхе.

Спустя пятнадцать лет расследовали убийство З. Райх, опросили работников искусства, те рассказали и о гениальности мужа погибшей. Когда генеральный секретарь Союза писателей А. Фадеев осторожно напомнил Сталину о Мейерхольде, заметил, что все не верят в его виновность, получил ответ:

— Думаете, мне хочется верить в виновность? Пришлось поверить.

О расстреле режиссера в печати, понятно, не сообщалось. Родственники получили справку, что имярек осужден на десять лет лагерей без права переписки — что скрывалось за этими словами, прекрасно было известно.

Первые публикации о расправе над Мейерхольдом появились во времена оттепели, но многое остается неизвестным, например, дата убийства — в органах назвали 17 марта 1942 г., причину смерти «упадок сердечной деятельности», нет сведений и о месте погребения.