Читать книгу - "Вожди и заговорщики - Александр Шубин"

Однако Антонов — Овсеенко не считал себя сторонником Троцкого, но он возмущался нападками на него: «я не фракционер; а у большинства Политбюро, как и у Троцкого, я вижу этот фракционный уклон»^[94], — писал он Дзержинскому. «Антонов — Овсеенко выражал не интересы Л. Троцкого и не интересы Г. Зиновьева или И. Сталина. Он выражал интересы самостоятельной политической силы, заявившей о себе в этой политической борьбе, — интересы Армии»^[95].

В Москву срочно прибыл командующий Западным фронтом М. Тухачевский. Еще два месяца назад все его мысли были о вторжении в Германию. Но дерущиеся политики сорвали это вторжение. Все старые конфликты с политическими руководителями лишь усиливали недовольство. Как и во времена Французской революции, которая во многом была для большевиков «моделью поведения», политики мешали военным одерживать победы.

Проанализировав доступные источники, С. Т. Минаков приходит к выводу: «„зеркало“ мнений многих близких людей, в которое в разное время с доверием „вглядывался“ М. Тухачевский, стремясь „узнать“ и „прочитать“ себя, отражало „Наполеона“»^[96].

Тухачевский переговорил о ситуации с Антоновым — Овсеенко и видными троцкистами Радеком и Пятаковым. С. Т. Минаков считает, что все зависело от приказа Троцкого (на который он не решился), «М. Тухачевский мог выполнить лишь функцию „шпаги“»^[97]. Но у Троцкого и без Тухачевского была шпага — войсками Московского округа командовал Н. Муралов, в то время как «шпага» Тухачевского находилась далеко от Москвы — в Смоленске. Но без согласия Тухачевского на нейтралитет переворот был невозможен — раскол партии мог привести к гражданской войне. А Тухачевский, как и Антонов — Овсеенко, играет свою игру, претендуя на роль арбитра. Окончательная победа Троцкого также нежелательна для него, как и окончательная победа Сталина.

Сталин не забыл Тухачевскому его переговоров с троцкистами. Однако он помнил, и то, что Тухачевский фактически отказал Троцкому в поддержке. Этим противоречием определяются непростые отношения Сталина и Тухачевского на протяжении многих лет.

Приезд Тухачевского окончательно лишил Троцкого шанса опереться на армию. Но, к разочарованию военных «арбитров», большинство Политбюро не оценило их позицию. Антонов — Овсеенко был снят с поста на партийной конференции. Разочарованный Тухачевский 23 января уехал к себе в Смоленск, даже не оставшись на похороны скончавшегося в это время Ленина. В марте сторонник Троцкого Э. Склянский был заменен на посту заместителя председателя Реввоенсовета внефракционным большевиком М. Фрунзе. В армии разворачивается реформа, связанная с перетряской кадров и сокращением численности войск. Одним из эпизодов этой реформы стала отставка Тухачевского с поста командующего фронтом (вероятно, для этого его пришлось даже на время взять под стражу)^[98], который затем был упразднен. Руководители СССР не собирались в ближайшее время воевать, они начали строить социализм в одной стране.

Итоги дискуссии с Троцким были подведены на XIII партконференции 16–18 января 1924 г. С докладом выступил Сталин. «Большевизм не может принять противопоставления партии партийному аппарату»^[99], — воздвигает Сталин пограничный столб, отделяющий сталинизм от троцкизма. Аппарат — это не бюрократия, а лучшие люди партии, ее выборные органы. Чиновничество теперь будет прятаться за выборными органами, подбирая их состав. А воля выборных органов будет определяться большинством Политбюро. Оно выпускает документы от имени ЦК партии. И если Троцкий не согласен с большинством партийной олигархии, он действует против ЦК, против партии. Иная точка зрения, по мнению Сталина — это «бесшабашный анархо — меньшевистский взгляд». Нет, Троцкого еще нельзя «ставить на одну доску с меньшевиками». Пока. Но Сталин напоминает, что Троцкий вчера еще боролся «с большевизмом рука об руку с оппортунистами и меньшевиками»^[100]. Так что не ему учить большевистскую гвардию.

Сталин вопрошал зал: «существует ли ЦК, единогласные решения которого уважаются членами этого ЦК, или существует лишь сверхчеловек, стоящий над ЦК, сверхчеловек, которому законы не писаны… Нельзя проводить две дисциплины: одну для рабочих, а другую — для вельмож»^[101]. Троцкий — не борец за демократию, а кандидат в сверхчеловеки, раскольник и нарушитель партийной дисциплины.

Не бюрократизация, а фракционность, раскольничество — главная опасность. Троцкий выводит фракционные споры из произвола партийного аппарата, который не позволяет разногласиям свободно разрешаться. Сталин возражает: «Это немарксистский подход, товарищи. Группировки у нас возникают и будут возникать потому, что мы имеем в стране наличие самых разнообразных форм хозяйства…» В стране есть и капитализм, и государственное хозяйство, в партии состоят представители разных социальных слоев. «Вот причины, если подойти к вопросу марксистски, причины, вытягивающие из партии известные элементы для создания группировок, которые мы должны иногда хирургическим путем обрезать, а иногда в порядке дискуссии рассасывать идейным путем»^[102]. Сталинский взгляд на эту проблему был глубже и страшнее троцкистского. Партия, обладающая монополией на власть, подвергается давлению со стороны разных социальных групп. И она не должна поддаваться этому давлению. Она должна быть «монолитной организацией, высеченной из единого куска»^[103], чтобы ликвидировать противоречия в обществе, и превратить в его коммунистический монолит. Проводниками чуждых влияний являются группировки. Разногласия, возникающие на почве любых идейных споров — это основа для растаскивания партии в разные стороны. Конечно, лучше товарищей убедить. Но если они упорствуют — хирургический путь, отсечение сначала от руководства, а потом и от партии.

Для большевиков этот сталинский подход был в диковинку. При Ленине они привыкли спорить. Ленин, который был остроумным полемистом и теоретически возвышался над своей «старой гвардией», создал в партии традицию споров, которые заканчивались его, Ленина, решением. Это позволяло ему лучше контролировать ситуацию, выяснять мотивы недовольства, давало возможность соратникам генерировать идеи. То, что не принимал Ленин, не принимали и партийные съезды. Партийное единство сохранялось. Но инакомыслящих не наказывали, они не боялись споров. Ленин был готов «топнуть ногой», в решающие моменты запретить группировки, но при дефиците преданных большевизму кадров он не разбрасывался ими.