Читать книгу - "Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли - Владимир Мелентьев"

В то же время, заботясь о солдате, уповая на старания генерал-интенданта армии Ф. Канкрина (позже министра финансов России), добивался улучшения питания армии, в нарушение артикулов (невзирая на возмущение брата царя Константина) предписывает «не блюсти форму одежды на походах». Одновременно обращается с воззванием к солдатам и офицерам, уверяя их в скором объединении армий и генеральном сражении. «Я с признательностью вижу единодушное желание ваше ударить на врага нашего. Под Витебском мы воспользовались уже случаем удовлетворить сему благородному желанию… Мы готовы были после того дать решительный бой, но хитрый враг наш, избегая оного и обвыкши нападать на части слабейшие, обратил главные силы к Смоленску, и нам надлежит встать на его защиту».

Все это возымело свои последствия, смягчило ситуацию, разрядило обстановку, у армии появилась надежда. Лозунгом дня стали три «С» — «Смоленск, соединение, сражение». Однако нашлись и скептики, уверявшие, что ни одного из предыдущих воззваний Барклай не выполнил (подобные обращения Барклая к армии имели место по случаю успеха Платова при местечке Мир и в связи с подписанием мирного договора с Турцией).

Вернемся, однако, снова в города и веси Российской империи, в коих в июле 1812 года много говорилось о Салтановке. Чем же стал знаменит этот малоприметный населенный пункт под Могилевом? Дело в том, что события, имевшие здесь место, предопределили соединение 1-й и 2-й Западных армий. Но обо всем по порядку.

Итак, 2-я Западная, совершая по-прежнему изнурительные марши, пытаясь опередить корпус Даву, шедший прямым путем на Смоленск, 22 июля подошла к Могилеву, где Багратион снова убедился в тщетности своих усилий. Город уже был занят французами. Полагая, что здесь небольшие силы неприятеля, Багратион приказал корпусу Николая Раевского выбить их, чтобы переправить свою армию через Днепр.

В свою очередь маршал Даву, правильно определив намерения Багратиона, сосредоточил здесь почти все свои наличные силы. Между тем стремительный Багратион, быстро сориентировавшийся в обстановке, изменяет первоначальное решение. Теперь задача Раевского, а также переброшенных сюда казаков Платова и дивизии Паскевича состояла в том, чтобы сковать войска противника под Могилевом (точнее — под Салтановкой), обеспечив тем самым переправу главных сил 2-й армии в другом месте.

Обманутый французский маршал Луи Никола Даву мужественно сражался под Могилевом, давая возможность армии Багратиона беспрепятственно переправиться через Днепр в районе Нового Быхова. То, к чему стремились Багратион и Барклай с начала войны, 23 июля свершилось!

Вот как описал это одно из замечательных событий войны очевидец: «Двое суток продолжалась с нашей стороны сильная атака, которая при всей опытности и неустрашимости Раевского и храбрости войск его была, разумеется, неудачной, потому что все неприятельские войска чрезвычайно в превосходных силах встретили его, но в это время Багратион со своею 2-й армией успел переправиться через Днепр и, притянув к себе сражающихся и Раевского, и Паскевича, переправил и их, и атамана Платова через Днепр и потом беспрепятственно со всею армией пошел на соединение с армией Барклая в Смоленске».

Впрочем, произошел сей французский конфуз, конечно, не без помощи маршала Даву.

Сам же Багратион оценил действия противника по-военному, коротко: «Дураки меня выпустили». Словом, уверенность Наполеона, что «Багратион с Барклаем уже более не увидятся» оказалась чрезмерной.

Надо сказать, что немалая заслуга в происшедшем принадлежала и генералу Николаю Николаевичу Раевскому. В самый критический момент, когда казалось, что корпус не выдержит более натиска неприятеля, Раевский возглавил атаку войск вместе со своими сыновьями.

Справа от отца под ураганным огнем и свистящими ядрами со знаменем в руках шел в бой 15-летний Александр, слева, сжимая эфес шпаги, — 11-летний Николай. «Подвиг Раевских вдохновил солдат и офицеров корпуса. Многие из них, получив по две раны, снова шли в бой, как на пир!» — писал очевидец.^[38]

Разумеется, все содеянное летом 1812 года было бы невозможно без широкой поддержки народных масс, всех сословий российского общества.

Надо сказать, что русское дворянство проявило немалый патриотизм и верность отечеству. «Внимая гласу монаршего воззвания… оно единогласно изъявило желание оставить жен и детей своих, препоясаться всем до единого и идти защищать веру, царя и дома, не щадя живота своего».

Конечно, не совсем по-дворянски повели себя некоторые из представителей этого сословия. «Стыжусь, что принадлежу к нему», — писал будущий декабрист С. Г. Волконский. Возможно, Сергей Григорьевич имел в виду неблаговидный поступок зятя Михаила Илларионовича Кутузова, отставного майора русской армии, пьяницу и кутилу, смоленского помещика Н. Хитрово, встретившего наполеоновские войска с развевающимся французским флагом и офицерским банкетом.^[39]

Что же касается русского солдата, то здесь уместно привести слова Барклая из донесения царю: «Рядовой солдат армии Вашего Императорского Величества, несомненно, лучший в мире». Русский же мужик, еще вчера готовый сражаться в рядах Пугачева за свержение самодержавия, сегодня встречал французов с топором и рогатиной. «Крестьян никто не поднимал, не организовывал, не заставлял это делать, однако при первом же знаке они все собирались и с необозримой яростью устремлялись на неприятеля», — писал Д. Ашхарумов. «Тысячи селян, — вторил ему Федор Глинка, — превратив серп и косу в оборонительное оружие, без искусства, одним мужеством отражают злодеев. Даже женщины сражаются».

Все это с беспрерывными боевыми схватками, изнурительными маршами, болезнями, отставаниями и дезертирством катастрофически уменьшало наполеоновскую «армию вторжения». К этому надо добавить огромные потери кавалерии, растянутость и необеспеченность коммуникаций, перебои в снабжении и враждебное отношение местного населения.

Словом, несмотря на возмущения беспредельным отступлением войск и уничижительную характеристику Барклая, продвижение французской армии по русской земле не было развлекательной прогулкой. «В России, — по словам Коленкура, — мы оказались как бы посреди пустыни».