Читать книгу - "Цепь Грифона - Сергей Максимов"

– А ну, геть с трибуны, фофан пёстрозадый! – опять подал голос командир.

И опять всеобщий смех и гогот. Бойцы по достоинству оценили комиссарские галифе с кожаной леей сзади. Толпу начинало качать от готовности посмеяться до желания поиздеваться самым изощрённым образом. Опытный в ведении митингов Ворошилов не хотел выступать, но, ещё более раздражаясь, понимал, что выступать ему придётся. «Прав Сталин. Где только Всероссийское бюро комиссаров выискивает таких бестолковых политработников?» – думал он. «Этот парень в самом деле не понимает, что ли, с какими бойцами имеет дело? Чёрт-те кого присылают! Да и остальное пополнение?! На чёрта в их Конармии нужны, например, матросы?» – злился ещё больше Ворошилов.

– Вот что, Клим, – хмуро сказал ему Будённый, рассуждавший про себя примерно так же, – сворачивай эту лавочку. Займись пополнением, я пойду к коням. Меня-то пополнение больше заботит. Тоже живая сила. Пойду. Кони, они не митингуют, в бою не трусят, горилку не жрут и без слов всё понимают.

Ворошилов кивнул в знак согласия.

– Ну, шо ты, доня, очи долу ховаешь? – продолжал издеваться над незадачливым комиссаром командир, говоривший суржиком – эдакая смесь украинского, белорусского и русского языков.

– Гриценко! – прикрикнул на орденоносца Ворошилов.

– Да что он, товарищ Ворошилов, басни нам тут рассказывает, – неожиданно на чисто русском языке отвечал ему командир, не без успеха осваивающий речь своих подчинённых.

Суровцев подобно Ворошилову ясно осознавал, что прежние революционные лозунги для войны с Польшей явно не годились. Как не раз случалось в его жизни, он в одно мгновение осознал всю важность и решительность момента. Всю его значимость и для ситуации, а возможно, что и для дальнейшей собственной судьбы и жизни. В отличие от окружающего большинства он впервые услышал фамилию Пилсудского ещё в 1914 году. Знал он даже примечательную биографию бывшего социалиста, журналиста и организатора громких экспроприаций, затем командира 1-го Корпуса польских легионеров, а вот теперь начальника Польши Юзефа Пилсудского.

Суровцев почувствовал, что ему нужно действовать, как это не раз бывало на войне, быстро и решительно. Не ускользнуло от его внимания и раздражение второго по значимости человека в армии Будённого – Климента Ефремовича Ворошилова. Сергей Георгиевич быстро взобрался на платформу-трибуну. Поднял над головой обе руки, призывая к тишине. Не давая даже рассмотреть себя, не допустив ни единой лишней секунды паузы, он крикнул:

– Товарищи! Товарищи, – уже более спокойно, выверенно, внятно и чётко продолжал он. – Должен вас разочаровать, а может быть, и обрадовать. К нам пришли не какие-то там обманутые польские пролетарии и крестьяне. К нам явилась польская шляхта со своей вековой мечтой о Польше от моря до моря. Или, как они сами говорят, «от може до може». И пришли они к нам с твёрдым намерением иметь границу с Россией по Днепру. А если получится, то как можно дальше на восток. Будет или не будет революция в Польше, а бить их надо уже сейчас.

– Кто вы такой? – сжимая зубы, с высоты своего высокого роста спросил Суровцева представитель Всероссийского бюро комиссаров.

– Дай сказать военспецу! – крикнул кто-то из числа моряков. – Надо будет, сами штыками сгоним.

– А мы и шашками почиркать можем. Хоть военспеца, хоть тебя, комиссар! – крикнули из глубины толпы.

– И зад твой кожаный не спасёт, – рассмеялся кто-то.

Толпа весело и грозно смеялась.

– Пусть говорит! – кричало несколько голосов.

Собиравшийся забраться на платформу Ворошилов теперь сам с интересом готов был послушать бывшего офицера. Тем более что согнать его с трибуны действительно не представляло большого труда. Тут не пришлось бы и вмешиваться. Он был уверен в своих бойцах.

– Продолжайте, товарищ, – хозяйским тоном громко разрешил Ворошилов через головы первоконников.

Суровцев и продолжал:

– Кто я такой? Я русский офицер, по призыву генералов Брусилова, Поливанова и других членов Особого совещания при Реввоенсовете республики вступающий в Красную армию. А с легионерами Пилсудского я имел возможность столкнуться в галицийских полях под командой того же Алексея Алексеевича Брусилова. С коим имел и имею честь быть знаком лично. Юзеф Пилсудский воевал тогда против России, то есть против нас с вами, на стороне немцев. И, должен вам заметить, воевал отчаянно. Вояки они бывалые, стойкие, опытные и решительные в бою. Жестокие к пленным и беспощадные к мирным жителям. И опять должен повторить – это представители именно шляхты, а не пролетариата и крестьянства. До революции в России один дворянин приходился на двести человек населения. Это привело к революции. В Польше один шляхтич приходится на десять человек простого люда. Польский крестьянин никогда не мог их всех прокормить. Вот и получается, что шляхетское сословие, как жаждало прежде, так жаждет и теперь получить под своё господство украинское и белорусское «быдло»!

– А хрена в грызло они не хотят? – крикнул одинокий высокий голос.

Сдержанный гул голосов прошёл над людскими головами.

– Когда ваши прадеды подавляли польское восстание 1863 года, – почти обычным, негромким голосом продолжал Суровцев, – то подавляли они не восстание польского народа, а восстание шляхты, которой не понравилось, что польский крестьянин получил от русского царя в собственность всю землю, имевшуюся в Королевстве Польском. И заметьте, получил он её не так, как это было в России, а безвозмездно, без всякого выкупа. Да ещё и самоуправление к свободе и земле в придачу. Крестьяне сразу сделались панами, а шляхта разом потеряла одну тысячу шестьсот имений. Как не восстать!

Ворошилов пробежал взглядом по внимательным лицам конармейцев. «Грамотный чёрт», – думал он о Суровцеве. «Знать бы самому всё это – я нашёл бы, как это нужно преподать бойцам и командирам. Даже комиссарам», – продолжал размышлять Климент Ефремович. Но ему не могло нравиться, что бывший офицер по всем статьям переигрывал комиссара-большевика. Бойцы подозрительно внимательно его слушали. Точно подтверждая его мысли, командир-орденоносец по фамилии Гриценко вдруг выкрикнул:

– Комиссар, учись мысли излагать. Давай, офицерюга, глаголь насущное!

– Трави, хлопче! – крикнул рыжий, небольшого роста рядовой конармеец, стоящий рядом с Гриценко.

Суровцев впервые выступал на митинге. И впервые осознал, почему многие люди так рвались и рвутся на трибуну. Хорошо подвешенный язык может творить чудеса. Он ощутил свою власть над огромным количеством людей. И одно дело понимать, что такое возможно, а другое дело ощущать эту власть. Но, как это часто бывало в те годы со многими ораторами, он потерял чувство меры, когда продолжил:

– За всю нашу историю дважды польские захватчики были в Москве. В шестисоттысячной армии Наполеона Бонапарта было ни много ни мало сто тысяч поляков. А в первый раз они пришли во времена смуты, когда тащили на русский престол Гришку Отрепьева. И если бы не народное ополчение Минина и Пожарского, то не известно, по какому пути могла бы пойти вся русская история. А сегодня поляки в матери городов русских – в Киеве. Всегда, когда у нас смута – поляки тут как тут!