Читать книгу - "Собирал человек слова… - Михаил Александрович Булатов"

Вот она! И тотчас, скорчившись, дует на пальцы — обжегся. А муха — ж-ж-ж-ж, — замирает жужжание, улетела муха. Иван хватает в сердцах шапкой об пол, взбирается обратно на печь.

И все. Ни избы, ни лучины, ни Ивана. Даль посреди комнаты. Изо всех углов хохот зрителей.

Сколько лет Дерпту? Говорят, восемь веков. Неправда! Послушайте, как молодо поет, как смеется, взгляните, как неутомимо колобродит этот восьмисотлетний юноша! Будем искать в летописях, когда первый дом прилепился к холму? Исчислять возраст древних стен? Разве стареет молодое вино, налитое в столетний кувшин? Молодое вино бродит в улицах старого Дерпта. Всюду студенты: на площади перед ратушей, в аллеях парка, на берегу неширокой реки.

Студенты собираются в общества — корпорации. У каждой корпорации свой устав, своего цвета шапочка, своего цвета перевязь через плечо. Корпоранты ищут ссор, потом дерутся на дуэлях. Скрещенные шпаги — лучшее украшение студенческой комнаты. Шрамы на лице считаются признаком доблести. Во время поединка противники наносят друг другу несколько уколов и расходятся довольные.

Бегут по знакомым — хвастаться дуэлью. Часто допоздна бродят в обнимку по улицам, поют во все горло.

Левая, правая где сторона? Улица, улица, ты, знать, пьяна,—

поют, раскачиваясь, немцы-корпоранты.

Русских студентов в Дерпте мало. На дуэлях им драться недосуг. Цветные шапочки ни к чему. Русские большей частью ребята небогатые, присланы учиться на казенный счет. Им поскорее бы на ноги стать. У них и песни другие:

Из страны, страны далекой, С Волги-матушки широкой, Ради сладкого труда, Ради вольности высокой Собралися мы сюда…

Русские песни сочиняет в Дерпте поэт и студент Николай Языков.

По скрипучей, шаткой лестнице Даль карабкается к Языкову, в каморку под самой крышей.

Поэт встречает его непричесанный, слегка опухший, в белой, расстегнутой на груди рубахе, в широком теплом халате с меховой оторочкой. Отыскивая на неприбранном столе нужные листки, нараспев читает стихи. Тут же подправляет что-то, царапает бумагу очиненным небрежно пером.

Запахнув полу халата, Языков устало валится в кресло. Беседа начинается лениво, со скрипом и остановками, с раскуриваньем трубки и заботами о чашечке кофейку. Потом, словно перевалив через невидимую вершину, катится легко и стремительно.

О чем говорили они? Даль поселился в Дерпте в 1826 году. Это год суда над декабристами, год жестокого приговора, год страшной казни. Мог ли промолчать о событиях Языков, друг Рылеева и Бестужева, поэт декабристской «Полярной звезды»?

В шкатулке, как великую драгоценность, хранит Языков копию письма Рылеева к жене. Оно написано перед казнью. «Я должен умереть, и умереть смертью позорною», — читает Языков; из припухших глаз по одутловатым бледным щекам сбегают быстрые, мелкие слезы.

Даль видит дом на Мойке у Синего моста (сколько раз, еще кадетом, пробегал мимо, не знал, что за серыми стенами будут решать судьбы России); видит комнату, ярко озаренную свечами, — свет словно расползается, плывет, покачиваясь, в клубах табачного дыма; видит человека, порывистого и неудержимого, — жаркое пламя горело в нем, сжигало его, светилось в его глазах; речи его, от которых громко и часто начинало биться сердце, друзья сравнивали с огненной лавою. Языков рассказывает о Рылееве. Шарит рукой по столу, находит нужный листок. Сковырнув пухлым пальцем слезу, застрявшую в ямке у переносья, читает негромко:

Рылеев умер, как злодей! — О, вспомяни о нем, Россия, Когда восстанешь от цепей И силы двинешь громовые На самовластие царей!

Молчат.

Нужно раскуривать трубки, заваривать кофей, чтобы снова плавно покатилась беседа.

От Языкова тянется нить к Пушкину. Языков навещал Пушкина в Михайловском. Они подружились. Опальный поэт не был избалован гостями. Пущин, Дельвиг, Языков…

Языков утонул в кресле. Прикрыв ладонью глаза, опять видит обветшалый пушкинский дом над Соротью, подернутые рябью озера, большое и малое, и еще один, совсем заросший пруд в глубине парка, куда по утрам прилетают нежные белые цапли, и строгий ряд старых, корявых лип, и отлогие холмы, которые открываются взору, когда едешь верхом к соседям, в Тригорское.

В нежданно подступившей темноте Даль слушает Языкова — и видит то же, что он. Спрашивает жадно, нетерпеливо:

— Какой он, Пушкин?