Читать книгу - "Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - Питер Акройд"

В 1830 году забастовки достигли апогея, и многие из них были направлены против штрейкбрехеров — негодяев, упорно продолжавших выходить на работу. Одна профсоюзная газета, Union Pilot and Co-operative Intelligencer, весной того года предупреждала рабочих: «Совершенствование механизмов скоро позволит полностью обходиться без вас». Возникло множество профсоюзов: Большой национальный союз, Гончарный профсоюз, Большой национальный объединенный профсоюз и Профсоюз строительных рабочих. «История этих профсоюзов, — писал Фридрих Энгельс, — есть длинная череда поражений трудящихся, перемежаемых редкими победами». Тем самым он хотел сказать, что законы экономики — или, возможно, законы капитализма — незыблемы.

Зрители, наблюдавшие за борьбой вокруг католической эмансипации, заметили в ней несколько повторяющихся особенностей. Например, оказалось, что всего два или три члена кабинета министров могли убеждением или уговорами склонить монарха к предложениям, которые он сам считал глубоко предосудительными. И что у тех же двух или трех членов кабинета иногда оказывалось достаточно сил, чтобы повлиять на палату общин и палату лордов своими доводами, угрозами или взятками. И что страна в целом не слишком обеспокоена тем, каким образом ее лидеры осуществляют конституционные права. Возможно, великанов и чудовищ традиционной политической повестки попросту не существовало. Возможно, люди боялись собственной тени. Ни одна собака не залаяла, когда католикам и диссентерам предоставили гражданские свободы. Это была уже не та страна, в которой пятьдесят лет назад разгорелся антикатолический бунт лорда Гордона.

Высказывалось предположение, что средние классы в тот период были слишком озабочены своим социальным и финансовым благополучием, чтобы обращать внимание на религиозные разногласия. В конце концов, и католики, и диссентеры могли надеяться стать джентльменами. Анонимная статья, появившаяся в Quarterly Review в январе 1830 года, перечислила основные черты идущего в гору среднего класса. В статье утверждалось, что эти люди «решительно и осознанно связывают себя с партией, которая носит название тори, но которую скорее следовало бы назвать консервативной партией. К этой партии, по нашему мнению, принадлежит наиболее обширная, состоятельная, разумная и респектабельная доля населения этой страны, без поддержки которой любому сформированному правительству будет недоставать твердости и стабильности».

Слово «консервативный» быстро стало популярным. И, в силу каких-то загадочных сингулярных, нумерологических или хронологических причин, именно в этом году ранее разобщенные виги начали консолидироваться и вырабатывать согласованную платформу партийной политики.

Сельской бедноте повезло меньше. Единственной переменой, которая ее интересовала (не считая скорейшего уничтожения фермеров и землевладельцев), было увеличение количества монет в карманах их залатанных штанов. Слой бедняков состоял в основном из безработных сельскохозяйственных рабочих, наводнивших английскую деревню после окончания Наполеоновских войн. Оставшуюся часть составляли фабричные рабочие, лишившиеся заработков из-за резких колебаний занятости на мануфактурах. В 1830 году, когда формировались зачаточные рабочие объединения, сельские работники организовали фиктивную группу «капитан Свинг» — этим именем они подписывали свои воззвания. Летом 1830 года в Восточном Кенте было совершено несколько нападений на молотилки, а к октябрю была уничтожена сотня молотилок вместе с другими атрибутами сельской тирании — амбарами для сбора десятины и старыми работными домами. Поджигатели стогов в буквальном смысле держали в руках огонь. Они протестовали против десятины и огораживания, Закона об охоте и Закона о бедных и всех остальных причин сельских бедствий и нищеты. За год было совершено более тысячи актов насилия.

Бунт Свинга не был общенациональным скоординированным движением: его очаги вспыхивали везде, где местные претензии обострялись из-за нехватки средств существования. Шотландский адвокат и издатель Фрэнсис Джеффри писал: «Настоящая битва идет не между вигами и тори, либералами и нелибералами и прочими категориями джентльменов, а между собственностью и отсутствием собственности, между Свингом и законом». Другой известный виг, граф Грей, писал в феврале 1830 года: «Всякое уважение к положению и авторитету полностью утрачено — личность любого общественного деятеля может быть выставлена на осмеяние…»

Король Георг IV находился в ужасном состоянии, он буквально «разваливался на части». Его реакция на католическую эмансипацию, его истерические выходки, обильные слезы, периоды прострации, вспыльчивость и привычка бесстыдно передразнивать приближенных министров отнюдь не располагали к королю Веллингтона и его коллег по кабинету. Свои последние дни король провел в изменчивом настроении — он то впадал в полузабытье, то, подкрепив себя настойкой опия, черри-бренди или другим кордиалом, становился безудержно болтливым. Король начал свой медленный, но бесповоротный спуск в могилу, и молчаливое желание народа состояло в том, чтобы этот путь завершился поскорее. «Боже мой, да это же смерть!» — сказал он одному придворному, как будто встречая долгожданного гостя. Да, это была она. Никто его не оплакивал. Никому не было до него дела.

Его преемником стал Вильгельм IV по прозвищу «Король-моряк», имевший очевидно благие намерения, но не слишком изящные манеры. «Посмотрите на этого идиота, — говорил о нем Георг IV. — Они еще вспомнят меня, если он когда-нибудь окажется на моем месте». (Но, разумеется, о нем никто не вспомнил.) Голова нового короля напоминала формой ананас, но ее содержимое было вполне дельным. Его называли Королем-моряком, потому что он некоторое время занимал пост лорда-адмирала. Судя по некоторым намекам, он был кем-то вроде вига. «Повсеместно распространено впечатление, — писал Чарльз Гревилл в своем знаменитом дневнике, — что король не совсем в своем уме, и, смею сказать, в этом есть некая доля правды. Он крайне вспыльчив и в гневе ведет себя совершенно непристойно». Впрочем, то же самое говорили почти обо всех правителях со времен первого Вильгельма, — вероятно, таковы издержки профессии.