Читать книгу - "Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918 - Ричард Пайпс"

Еще одним человеком, который мог в принципе передать пленникам письмо, был доктор Деревенко, врач Алексея. Однако, как известно из показаний, данных Деревенко в 1931 году советским властям, ему было категорически запрещено каким бы то ни было образом общаться с пленниками во время его визитов⁶¹. По дневникам Александры Федоровны можно установить, что его последний визит в дом Ипатьева состоялся 21 июня, поэтому теоретически он мог пронести первое тайное письмо, но и это маловероятно, ибо, как пишет Александра Федоровна, подтверждая этим слова самого Деревенко, он никогда не появлялся «без Авдеева, так что с ним нельзя было перемолвиться и словом».

Таким образом, напрашивается предположение, что письмо было сфабриковано в ЧК и доставлено пленникам одним из охранников, принимавшим участие в провокации^[237].

Авдеев пишет, что Николай ответил на первое письмо через два или три дня после его получения⁶², то есть между 21 и 23 июня. Ответ был, конечно, перехвачен, и машина ЧК заработала.

22 июня, по-видимому, в ответ на письмо Николая, в комнату, которую занимала императорская чета, пришли рабочие, чтобы осмотреть окна. На следующий день, к радости пленников, вынули одну из сдвоенных рам и открыли форточку, впустив в душные комнаты второго этажа свежий воздух. Высовывать голову в форточку запретили; когда одна из девочек попыталась это сделать, стоявший внизу охранник выстрелил.

25 июня было получено второе тайное послание, 26 июня — третье. Неопровержимым свидетельством того, что эти письма попали в руки императорской семьи, является запись, неосторожно сделанная Николаем в дневнике 27 (14) июня: «На днях мы получили два письма, одно за другим, [в которых] нам сообщали, чтобы мы приготовились быть похищенными какими-то преданными людьми!»

Второе письмо призывало пленников не беспокоиться: их спасение не будет связано с каким бы то ни было риском. Это было ошеломляющее заявление, даже если допустить, что мнимые заговорщики хотели умерить опасения пленников: ведь их окружали десятки вооруженных охранников. Одно это заставляет усомниться в подлинности послания. «Совершенно необходимо», говорилось дальше в письме, чтобы одно из окон открывалось. Это условие было обеспечено двумя днями раньше стараниями любезного коменданта. То, что Алексей не может передвигаться, «усложняет ситуацию», но «особого неудобства не представляет».

На это письмо Николай ответил в тот же день, 25 июня. Он сообщил своим корреспондентам, что недавно одно из окон как раз было открыто. Спасти необходимо не только их, но также доктора Боткина и слуг. «Было бы низко с нашей стороны, даже если они и не хотят быть для нас обузой, бросить их одних, после того, как они сами, добровольно, согласились быть с нами в ссылке». Он выражал тревогу за судьбу двух ящиков, сложенных в сарае, — одного поменьше, с надписью «А.Ф. № 9» (то есть Александра Федоровна, № 9), другого — побольше, с надписью «№ 13 Н.А.» (Николай Александрович), в которых хранились «старые письма и дневники».

В третьем письме неизвестный доброжелатель запрашивал дополнительную информацию. Он писал, что всех, к сожалению, спасти будет невозможно. К 30 июня он обещал сообщить «детальный план операций» и велел им быть начеку и ждать сигнала (правда, не объяснил, какого), услышав который они должны были забаррикадировать дверь, ведущую в гостиную, и спускаться в окно по веревке, которую им предстояло каким-то образом раздобыть.

В ночь с 26 на 27 июня, в преддверии обещанной попытки спасения, Алексея перенесли в комнату родителей. Спать никто не ложился. «Провели тревожную ночь и бодрствовали одетые», но сигнала так и не последовало. «Ожидание и неуверенность были очень мучительны», — писал в дневнике Николай.

На следующую ночь Николай или Александра услышали разговор, который заставил их отказаться от мысли о побеге. «Ночью мы слышали, — писала Александра Федоровна 28 июня, — как страже, дежурившей под нами, было приказано зорко следить за любым движением в наших комнатах; с тех пор, как открыли окно, они опять стали крайне подозрительны». Это, по-видимому, и заставило Николая отправить своему корреспонденту еще одно письмо, где говорилось, что они не готовы бежать, но не возражают против того, чтобы быть похищенными: