Читать книгу - "Барбаросса - Валентин Пикуль"

– Заводи моторы, славяне! Делай, как я…

Танки, рыча моторами, один за другим шли прямиком по товарным платформам, и в конце эшелона они, как лягушки, «спрыгивали» на землю, иногда «прямо с колес» принимая бой.

Немцы, как правило, воевать начинали с восьми утра, а по ночам дрыхли, развесив над линией фронта «лампады» – осветительные бомбы, которые, плавно снижаясь на парашютах, освещали позиции феерическим светом. Поля вчерашних битв напоминали «деревни» – так много оставалось на полях боя подбитых танков. Наши бойцы ночью шуровали в брошенных танках, где находили множество награбленных вещей, особенно женских, – для отправки в «фатерлянд». Приказ Сталина № 227, сразу ставший «секретным», немцы разбрасывали над нашими позициями в виде листовок. При этом текст приказа они ничем не исказили, сохранив в листовках весь его грозный смысл, только в конце его сделали примечание: «Вы, русские солдаты, сражаетесь прекрасно, и мы, немцы, в мужестве вам не отказываем, но мы удивлены бездарностью вашего командования». Политруки и особисты такие листовки отбирали…

Гитлер, как и Сталин, уверовав в какую-либо собственную версию, потом не сразу с ней расставался, он упрямо лез на Кавказ, считая его чуть ли не главной целью всей этой летней кампании, и лез не только затем, чтобы насосаться нашей нефти, словно клоп чужой крови, но и ради того, чтобы боевыми успехами вермахта оказать политическое давление на правителей Турции, дабы они не медлили с нападением на Грузию и Армению. Но турки, как и японцы, терпеливо выжидали, чем закончится поход на Сталинград, и постепенно Гитлер стал склоняться к мысли, что не сам Кавказ (предгорья Кавказа), а именно Сталинград станет решающим фактором всей войны.

Лютое было время! Помню его отдаленные всплески, которые, как прибой, накатывались на Соловки, где я – в звании юнги! – в ту самую пору выламывал оконные решетки в тюремных камерах Савватьево, чтобы постигать потом в этих камерах-аудиториях сложную науку рулевого-сигнальщика… Политруки не слишком-то баловали нас правдой, но даже нашего мальчишеского ума хватало на то, чтобы понять – под Сталинградом творится что-то грозное и решающее, никак не похожее на «героическую оборону Царицына», а мне Сталинград казался тогда особенно близким по той причине, что мой отец Савва Михайлович Пикуль уже сражался там в рядах морской пехоты…

Вчера моя жена Антонина Ильинична долго и пристально вглядывалась в портрет Паулюса. И вдруг сказала ему:

– А ведь ты убил отца моего мужа! Это по твоей, может быть, вине погиб и мой папа, отчего и росла сиротою…

Вернись оттуда живым мой отец, может, я бы никогда и не взялся за написание этой книги…

* * *

2 августа Уинстон Черчилль вылетел из Лондона, и через два дня он был в Каире, завороженный двумя направлениями войны – лагерем Роммеля под Эль-Аламейном и скорым продвижением вермахта к Кавказу, что грозило Лондону утратой политического влияния в странах Востока. Это было время, когда немцы уже вступили в Армавир…

Удивительно! Пленный румын жаловался, что «эти собаки» гнали его пешком и он маршировал 700 километров, а я вот читаю мемуары наших ветеранов, которые, выбираясь из клещей окружений, за одну неделю отмахивали на своих двоих по триста миль кряду – и на волдыри не жаловались, снова готовые сражаться. Отход наших войск из большой излучины Дона стоил нам потери многих баз снабжения, которые так и не вывезли – не хватало транспорта. Сколько там осталось добра в наших складах – и тогда не знали, да и сейчас узнавать нет смысла, 62-я армия тоже отошла из-под Калача, а четыре ее дивизии остались в окружении и, не вылезая из кровавых боев, все-таки вырвались из котла. Мы отступали… да, отступали? А каково быть в арьергарде? Пожалуй, страшнее, чем в авангарде; когда идет отступление, арьергард отходит последним, и все шишки достаются ему.

6-ю армию Паулюса отделяли от Сталинграда более полусотни километров, и он, кажется, ревностно относился к успехам Гота:

– Пожалуй, этот парень решил нас обогнать – что стоит для его роликов прокатиться двадцать-тридцать километров по гладкой степи, где почти не осталось русских войск, а вдоль насыпи железной дороги можно вкатиться прямо на вокзал Сталинграда…

Если читатель сыщет на карте реку Сал и проведет взором вдоль железной дороги на Сталинград, то станет ясен и маршрут 4-й танковой армии, следовавшей почти по рельсам. Наши войска, отжимаемые к северу, сдавали рубежи на реках – Сал, Аксай, и, наконец, остался последний водный рубеж на реке Мышкове возле станции Абганерово. Далее отступать, кажется, и нельзя, ибо от Мышковы до Сталинграда оставалось рукой подать; и Гот не выдержал напряжения боев.

– Конечно, – сказал он в штабе, – мой коллега Паулюс будет смеяться, но мы только теряем время и танки в бесплодных атаках… Даже интересно: кто держит оборону перед нами?

– Генерал Чуйков… совершенно неизвестный.

– Будь он в моей армии, – сказал Гот, – я бы давно представил его к Рыцарскому кресту с дубовыми листьями…

Перед ним развернули карту, но от станции Абганерово он перевел взгляд в желтые степи, где между Волгой и железной дорогой скромным пятнышком обозначилось озеро Цаца (Чаган-Хулсун), а за этим озером лежал Красноармейск.

– Что в этом Красноармейске? – спросил Гот.

– Большая деревня, в которой русские держат ускоренные курсы танкистов. Но к этому городишку – видите? – примыкает и Бекетовка – южный район Сталинграда…

И танковая армия Гота развернулась от Абганерова прямо к берегам Волги, чтобы, минуя озеро Цаца, ударить в подвздошину Сталинграда – со стороны Красноармейска, при этом Гот обходил наши рубежи с востока, и нам ничего не оставалось, как снова отходить к Сталинграду, чтобы избежать окружения, а река Мышкова стала для нас новым и, пожалуй, самым последним оборонительным рубежом… Степь стала здесь черной – вся трава выгорела. Немецкие танки сгорали в прозрачном голубоватом пламени, и бывалые солдаты говорили молодым:

– Вишь, гады какие! Ходят на бензине высокого качества, какого у нас и нету, а сами нефти нашей захотели…

Генерал Чуйков был теперь одет по-солдатски, гимнастерка побелела на солнце; он обходил своих бойцов, все по-людски понимая, и потому, наверное, его понимали тоже:

– Братец, если отступишь, то далеко не утикай, чтобы мне потом не искать тебя. Убегая, не вперед смотри, а оглядывайся, чтобы…

В те жаркие дни на защиту Сталинграда прибыли и разместились в Красноармейске добровольцы-матросы с кораблей Северного флота и Беломорской военной флотилии. Обыватели тишайшего Красноармейска теперь спать не могли – моряки повесили на улице корабельную рынду и каждые полчаса – динь-дон, динь-дон – отбивали на ней «склянки», как положено на кораблях.

– Нельзя ли потише? – говорили им. – Ведь мы каждые полчаса вздрагиваем от звона вашего.

– Нельзя! – отвечали матросы. – Мы только тогда и дрыхнем спокойно, когда звенят склянки, отбивая нам часы вахты.