Читать книгу - "Взлеты и падения великих держав - Пол Кеннеди"

Второе важное свойство холодной войны — ее постоянное распространение из Европы на остальной мир — не должно нас удивлять. На протяжении большего периода войны энергия русских почти всецело направлялась на борьбу с немецкой угрозой; это, впрочем, не значит, что Москва отказалась от своих политических интересов, касавшихся будущего Турции, Персии и Дальнего Востока, как стало очевидно в августе 1945 года. Таким образом, было крайне маловероятно, что геополитические споры России с Западом вокруг европейских вопросов ограничатся этим континентом, тем более что принципы этого спора (самоуправление против национальной безопасности, экономический либерализм против социалистического планирования и т. д.) могли быть применены где угодно. Но важнее даже то, что сама война породила сильнейшее социально-политическое волнение от Балкан до Ост-Индии, и даже в странах, не захваченных армиями агрессоров (например, в Индии и Египте), мобилизация населения, ресурсов и идей привела к глубоким изменениям. Традиционные общественные уклады были разрушены, колониальные режимы дискредитированы, всюду появились подпольные националистические партии, а движение сопротивления набирало силу, стремясь не только к военной победе, но и к политической трансформации^{857}. Иначе говоря, в 1945 году мир переживал сильнейшую политическую турбулентность, которая могла угрожать великим державам, нацеленным на скорейшее восстановление мира и стабильности, но она же позволяла каждой из сверхдержав с их всеобщими доктринами привлекать на свою сторону самые разные народы, выбиравшиеся из руин старого мира. Во время войны союзники предоставляли помощь всевозможным движениям сопротивления против немецких и японских захватчиков, и для таких групп было естественным надеяться на сохранение этой помощи после 1945 года, даже если они боролись за власть с конкурентами. Тот факт, что некоторые из этих партизанских групп были коммунистическими, а другие решительно антикоммунистическими, дополнительно усложнял стоявшую перед Москвой и Вашингтоном задачу — отделить эти региональные распри от собственных глобальных вопросов. Греция и Югославия уже продемонстрировали, насколько быстро местный внутренний спор может приобрести международное значение.

Первый внеевропейский спор между Россией и Западом во многом являлся следствием временных военных договоренностей: в 1941-1943 годах Иран был помещен под трехсторонний военный протекторат — отчасти для его закрепления в лагере союзников, но отчасти и для того, чтобы никто из союзников не обрел чрезмерного экономического влияния на режим в Тегеране^{858}. Когда в начале 1946 года Москва отказалась выводить свой гарнизон, зато видимо поддерживала сепаратистские прокоммунистические движения на севере страны, традиционные возражения Великобритании против излишнего влияния России в этой части мира зазвучали громче, а вскоре смешались с гулом решительных протестов администрации Трумэна. После вывода советских войск иранская армия подавила волнения в северных провинциях и разделалась с коммунистической партией Туде. Все это весьма обрадовало Вашингтон, подтвердив веру Трумэна в действенность «жесткого диалога» с Советами. Этот случай продемонстрировал, как сказал Улам, «значение сдерживания еще до начала применения самой доктрины»^{859} и психологически подготовило Вашингтон к аналогичной реакции на другие подобные действия СССР. Так, продолжение гражданской войны в Греции, давление Москвы на Турцию с целью добиться уступок в переговорах о проливах и восточном приграничном регионе Карс, а также сделанное в 1947 году заявление британского правительства о невозможности сохранения его гарантий перед Грецией и Турцией, вызвали публичный ответ Америки (в «доктрине Трумэна»). Уже в начале апреля 1946 года госдепартамент США призвал поддержать «Соединенное Королевство и коммуникации Британского содружества»^{860}. Рост привлекательности таких взглядов наряду с тем, что Вашингтон связывал воедино различные кризисы на «северном ярусе» стран, противившихся русской экспансии в восточное Средиземноморье и на Ближний Восток, указывают на ту быстроту, с которой идеалистические направления американской внешней политики дополнялись (или даже заменялись) геополитическим расчетом.

Именно с таким отношением к глобальному распространению коммунизма западные державы рассматривали и перемены, происходившие на Дальнем Востоке. Как в случае голландцев, вскоре вытесненных из Ост-Индии под нажимом националистического движения, возглавляемого индонезийским президентом Сукарно, так и в случае французов, быстро увязших в вооруженной борьбе с хошиминовским Вьетминем, или британцев, воевавших против повстанцев в Малайзии, реакция старых колониальных держав, возможно, была той же самой, даже не будь к востоку от Суэцкого канала огромного коммунистического пространства^{861}. (С другой стороны, к концу 1940-х годов стало удобно утверждать о поддержке мятежников Москвой, чтобы заслужить симпатии Вашингтона.) Однако тот шок, каким стала для США «потеря» Китая, был неизмеримо сильнее всех этих неприятностей, происходивших южнее. С самого начала миссионерской деятельности в XIX веке США делали в эту большую густонаселенную страну огромные культурные и психологические (и в гораздо меньшей степени финансовые) вложения, что дополнительно раздувалось прессой, рассказывавшей о правительстве Чан Кайши во время войны.

Но у Соединенных Штатов Америки была своя «миссия» в Китае не только в религиозном смысле^{862}. Хотя профессионалы в госдепартаменте и армии все больше узнавали о коррупции и неэффективности партии Гоминдан, общественное мнение в основном не разделяло их взглядов, особенно если говорить о правых республиканцах, которые теперь видели мировую политику в черно-белом цвете.

Политические волнения и неопределенность, характерные для Востока в те годы, раз за разом ставили перед Вашингтоном одну и ту же дилемму. С одной стороны, американские республиканцы не могли запятнать себя поддержкой коррумпированных режимов «третьего мира» или распадающихся колониальных империй. С другой стороны, они не желали дальнейшего распространения «революционных сил», ведь это (как утверждалось) укрепило бы влияние Москвы. В 1947 году было сравнительно легко способствовать уходу Великобритании из Индии, поскольку это предполагало всего лишь передачу власти парламентскому демократическому режиму Неру. Так же можно было давить на голландцев, чтобы те покинули Индонезию к 1949 году, хотя Вашингтон все же переживал по поводу роста там коммунистических протестов, как и на Филиппинах после обретения ими независимости в 1946 году. Но в других местах «колебания» были более очевидны. Например, если раньше говорилось о необходимости полной социальной трансформации и демилитаризации японского общества, то теперь вашингтонские стратеги предпочитали идеи восстановления японской экономики посредством гигантских фирм (дзайбацу) и даже поощряли создание Японией собственных вооруженных сил — чтобы облегчить экономическое и военное бремя США, а также гарантировать роль Японии как антикоммунистического бастиона в Азии^{863}.