Читать книгу - "Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев"

Во время своей работы в Адмиралтействе в период с 1911 по 1915 год Черчилль запомнился многими спорными решениями, вызывающими негодование у старых адмиралов. Поэтому сопротивлением на флоте его было не напугать. Не испугался он и гнева короля, решив в четвертый раз убедить монарха в своей правоте.

Это было необычное обращение. Черчилль практически слово в слово повторил доводы Морли, сославшись, как и он, на профессора Королевского колледжа Сэмюеля Роусона Гардинера (1829–1902), автора книги «Место Кромвеля в истории», и профессора Оксфордского университета, автора нескольких книг о лорде-протекторе Чарльза Хардинга Фиртса (1857–1936); также глава Адмиралтейства процитировал эссе Маколея и книгу «Морская мощь» самого известного военно-морского историка своего времени, одного из отцов геополитики адмирала Альфреда Тайера Мэхэна (1840–1914).

Черчилль понимал, что это последнее обращение по злободневному вопросу. Если король и в этот раз откажется менять точку зрения, Черчиллю ничего не останется, как ретироваться и прекратить полемику. Как и следовало ожидать, Георг V остался непреклонен. Ни один из приведенных доводов не заставил его пересмотреть свою позицию. Он наотрез отказался называть корабль в честь человека, несущего прямую ответственность за обезглавливание одного из его предков.

Продолжать дискуссию было бессмысленно. После месяца бесплодных обсуждений Черчилль отступил, предложив назвать линкор «Отважный». Этот вариант получил королевское благословение. Супердредноут «Отважный» был спущен на воду в ноябре 1914 года и прослужил в составе британского ВМФ больше тридцати лет, пройдя через две мировые войны, пока в 1948 году не был пущен на лом.

Прошло больше четверти века с тех достопамятных событий. В живых уже не было ни барона Стэмфордхема, ни Джона Морли, ни Герберта Асквита, ни Георга V, а Черчилль взялся за описание личности лорда-протектора. У него появилась прекрасная возможность восстановить историческую справедливость. Но этого не произошло. Причем по простой, но весьма необычной в свете описанного спора с королем причине — Черчиллю не нравилась личность Кромвеля. В биографии Мальборо он цитирует слова отца главного героя, который отзывался о Кромвеле не иначе как о «дьяволе», добавляя уже от своего имени, что возмутителя спокойствия отличала «фанатическая жестокость» в военных кампаниях. «Я враждебен по отношению к нему, — признается Черчилль в июле 1939 году Янгу. — Я считаю, что его следует судить как представителя диктатуры, против которой был направлен весь ход английской истории». В 1953 году во время одной из бесед с Мораном Черчилль назовет Кромвеля «грязным псом», отмечая, что «никогда не любил его».

Несмотря на нелюбовь автора к этому историческому персонажу, в новом произведении ему отводится много места. Написание этих кусков далось Черчиллю тяжело. Он обсуждал Кромвеля то с Эшли, то с Янгом и неоднократно переписывал текст, оставаясь все время недовольным результатом. Причины самокритики бывают разными. На этот раз ими стали принципиальный характер готовящихся фрагментов для нашего героя, который пытался как можно отчетливее и понятнее донести свою позицию до читателя. В личности Кромвеля воплотилось слишком многое из того, что Черчилль не принимал и против чего боролся на протяжении всей своей жизни.

Во-первых, речь шла о диктаторе. Революции всегда принято рассматривать, как акт восстания за идеалы личной свободы против узурпаторства и деспотизма. Но Черчилль, не тешивший себя иллюзиями, считал заблуждением, что «триумф „железнобоких“ был победой демократии и парламентской системы». Напротив, по его словам, это была «победа примерно двадцати тысяч решительных, отчаянных, дисциплинированных, вооруженных фанатиков над всей Англией». Это была «борьба», которая «привела к армейской диктатуре». Это была ремонстрация, когда вместо одного автократа во главе государства встал «жестокий, страшный, энергичный человек, чей беспорядочный, оппортунистический, эгоистический курс вошел в анналы истории». Это была метаморфоза, которая привела к исчезновению конституционных гарантий и всех тех элементов гражданского общества, что «медленно и уверенно создавались веками». Это был плачевный результат, когда «всё решала воля одного человека».

Весьма показательным проявлением методов Кромвеля стало его отношение к парламенту. Как и многие последующие сторонники единоличного правления, Кромвель не выступал против парламента, более того, он даже находил его полезным, рассчитывая, что парламент позволит ему избежать упреков в деспотизме, одновременно поддерживая все предлагаемые им решения и начинания. «Но таких парламентов не существует, — возражает Черчилль. — У парламента есть свойство формировать собственное коллективное мнение на основе позиции тех, кто его избирает». Чудес на свете не бывает. Парламент Кромвеля выродился сначала в «собрание пуританской олигархии», затем в «представителей верхушки среднего класса и небольшого числа людей, возвысившихся благодаря военной службе», после чего «установилась военная диктатура». Англия оказалась не готова к проводимым над ней экспериментам, и в итоге, Кромвелю пришлось объявить себя лордом-протектором, перейдя к единоличному правлению и начав заигрывать с идеей стать королем.

Во-вторых, предлагая оценивать людей не только по их достижениям, но и по средствам, которые они использовали для достижения цели, Черчилль осуждает методы Кромвеля. Например, «жестокую и беспощадную даже для того сурового времени резню», которая последовала за взятием Дрогеды. Он приводит слова самого Кромвеля, признавшегося, что он отказал в пощаде всем. «Думаю, что мы предали мечу всех защитников», — заявил победитель председателю Государственного комитета Джону Брэдшоу.

На примере Кромвеля Черчилль пытался показать, что зло опасно не только прямыми последствиями, к которым приводит, но и косвенным влиянием с расширением границ моральной вседозволенности. Поэтому, обвиняя лорда-протектора в том, что тот «располагал огромной силой» и использовал ее с «безжалостной свирепостью», в то же время он клеймит его за решения и поступки, которые «нарушили нормы гуманизма и заметно омрачили путь человечества».

В представлении Черчилля, жестокости Кромвеля в Ирландии заложили основу холокоста в XX веке:

Казалось, что дикие преступления навсегда остались в прошлом, что в мирные времена, в век бизнеса и открытых политических дебатов, позволено отдать должное суровым воителям, заложившим основы либерального общества. Двадцатый век резко напомнил этим интеллектуалам о реальном мире, оторвав от бессмысленных мечтаний. Мы уже видели, что и в наше время технология устрашения применяется с кромвелевским зверством и в больших масштабах. Мы слишком многое знаем о деспотах, их настроениях и власти, чтобы следовать философской отстраненности наших дедов. Необходимо вернуться к тому простому принципу, что убийство безоружных или разоруженных людей оставляет вечную жгучую память о завоевателях, как бы они впоследствии ни преуспели.

Последнее предложение содержит еще одну важную для Черчилля мысль: средства в большей степени, чем цели, являются критерием величия и последующего восхваления. По его словам, «люди, оказавшиеся способными на свирепые деяния, недостойны почетных титулов и благородных званий, присвоенных им потомками, — независимо от того, являются ли они прославленными полководцами или за ними закрепилась репутация выдающихся государственных деятелей».