Читать книгу - "Гении Возрождения. Леонардо, Микеланджело, Рафаэль и другие выдающиеся живописцы, ваятели и зодчие - Джорджо Вазари"

В это же время я написал портрет Луиджи Гвиччардини, брата мессера Франческо, автора-историка, так как названный мессер Луиджи был моим большим другом и, будучи комиссаром города Ареццо, устроил мне в этом же году по своей любезности покупку обширнейшего имения в Вальдикьяне под названием Фрассинето, которое оказалось для моего дома истинным счастьем и величайшим благом и которое, как я надеюсь, таковым и останется для моих наследников, если только они сами себя не подведут. Портрет этот, находящийся у наследников мессера Луиджи, говорят, самый лучший и самый похожий из бесчисленного множества других, которые я с него писал. Вообще же о моих портретах, которых все же немало, я вовсе упоминать не буду, чтобы не наскучить, да и, по правде говоря, от писания портретов я, по возможности, всегда отказывался.

Закончив его, я по заказу брата Мариотто из Кастильоне, аретинца, для церкви Сан Франческо в этом городе написал на дереве образ с изображением Богоматери, св. Анны, св. Франциска и св. Сильвестра. В то же время для кардинала ди Монте, будущего папы Юлия III, большого моего покровителя и тогдашнего папского легата в Болонье, я нарисовал расположение и план обширных насаждений, которые впоследствии были разбиты на его родине, у подножия горы Сан Совино, где я не раз побывал по распоряжению этого синьора, весьма увлекавшегося строительством.

XXXIII. Тем летом, отправившись по окончании этих работ во Флоренцию, на хоругви, которую носят в процессиях аретинского сообщества Сан Джованни де’Педуччи, я написал с одной стороны св. Иоанна, проповедующего толпе, а с другой – его же, крестящего Спасителя. Когда же, закончив эту роспись, я тотчас же переслал ее к себе домой в Ареццо для передачи представителям этого сообщества, случилось так, что французский кардинал д’Арманьяк, монсиньор Джорджо, находясь проездом в Ареццо и зайдя между прочим посмотреть на мой дом, увидел эту хоругвь, а так как она ему очень понравилась, он, предлагая за нее большую цену, всячески старался ее приобрести, чтобы послать ее королю Франции, однако я не пожелал обманывать тех, кто мне ее заказал, и хотя многие мне говорили, что я мог бы для них сделать другую такую же, я не был уверен, удастся ли мне написать ее столь же хорошо и столь же тщательно. Немного спустя, выполняя просьбу мессера Аннибале Каро, о которой он еще задолго писал мне в одном, ныне напечатанном, своем письме, я изобразил на картине Адониса, умирающего на коленях у Венеры, согласно вымыслу Феокрита. Эта вещь была впоследствии и, собственно говоря, вопреки моему желанию, переправлена во Францию и подарена мессеру Альбиццо дель Бене вместе с другой моей картиной, изображающей Психею, любующуюся спящим Амуром, которого она освещает светильником, а он просыпается, обожженный искрой, которая упала на него из этого светильника. Все эти фигуры, обнаженные и в натуральную величину, произвели такое впечатление на Альфонса, сына Томмазо Камби, что этот юноша, в то время красавец, образованный, талантливый, хорошо воспитанный и милый, попросил изобразить его в обнаженном виде и во весь рост в облике Эндимиона, охотника, в которого влюблена Луна. Его белизна и окружающий его причудливый пейзаж освещены сиянием луны, которое среди ночного мрака воссоздает весьма правдоподобный и естественный ландшафт, ибо я всеми силами старался в точности передать все те оттенки цвета, которыми обычно белая желтизна лунного света окрашивает освещаемые им предметы. После этого я написал две картины для посылки их в Рагузу, причем на одной была изображена Богоматерь, а на другой Оплакивание, а для Франческо Тотти я тогда же написал на большом холсте Мадонну с младенцем на руках и Иосифа. Картину эту, которую я, безусловно, написал с величайшей тщательностью, на какую я был способен, он увез с собой в Испанию.

XXXIV. Завершив все эти работы, я в том же году отправился повидать кардинала де’Монти в Болонью, где он был папским легатом. Я провел с ним несколько дней, и, помимо многих других бесед, он так хорошо сумел доказать мне и убедить меня вескими доводами, что я, загнанный им в тупик, решил сделать то, чего я до того ни за что не хотел делать, а именно жениться. И вот, согласно его желанию, я посватался к дочери Франческо Баччи, благородного аретинского гражданина.

XXXV. Возвратившись во Флоренцию, я написал большую картину с Богоматерью совсем по-новому и с большим количеством фигур, а получил ее мессер Биндо Альтовити, который заплатил мне за нее сто золотых скудо и увез ее в Рим, где она и поныне хранится в его доме. Написал я, кроме этого и тогда же, много других картин, как то: для мессера Бернардетто деи Медичи, для превосходного врача мессера Бартоломео Страда и других моих друзей, о которых упоминать не стоит.

А так как в эти дни во Флоренции умер Джисмондо Мартелли, завещавший, чтобы в капелле этого знатного семейства в церкви Сан Лоренцо был поставлен образ Богоматери с несколькими святыми, мои ближайшие друзья Луиджи и Пандольфо Мартелли вместе с мессером Козимо Бартоли попросили меня написать этот образ. Получив разрешение от герцога Козимо, покровителя и первого попечителя этой церкви, я согласился, но при условии, что мне будет предоставлена возможность сочинить там что-нибудь о св. Сигизмунде, намекая на имя названного завещателя. Договорившись об этом, я вспомнил, что слыхал, будто архитектор этой церкви, Филиппе, сын сера Брунеллеско, придал всем капеллам такую форму, чтобы в каждой из них можно было написать не маленькую картину на дереве, но какую-нибудь историю или большую картину, заполняющую весь пролет. Поэтому, намереваясь следовать в этом отношении воле и замыслу Брунеллеско и считаясь больше с честью, чем с ничтожным заработком, который можно было выручить за маленький образ с небольшим количеством фигур, я на доске шириной в десять локтей и вышиной в тринадцать изобразил историю, то есть мученичество св. короля Сигизмунда, а именно когда его, жену и двух сыновей сбрасывают в колодезь по велению другого короля, вернее тирана. Полукруглое же обрамление этой капеллы я использовал так, что оно на моей картине изображало рустованный портал большого дворца, через пролет которого открывался вид на квадратный двор с аркадой, которую поддерживали дорические пилястры и колонны и через которую был виден стоявший посредине двора восьмигранный колодезь, окруженный ступеньками, взойдя на которые палачи несли и сбрасывали в колодезь двух названных обнаженных мальчиков. А кругом в лоджиях я изобразил с одной, а именно с левой, стороны толпу народа, собравшуюся, чтобы посмотреть на это ужасное зрелище, а с другой – нескольких солдат, которые, в ярости схватив супругу короля, волокут ее к колодцу, чтобы покончить и с ней. А в главном портале я изобразил группу солдат, связывающих св. Сигизмунда, который, не сопротивляясь и в покорной позе, кажется, даже охотно терпит смертную муку, взирая на трех порхающих в небе ангелов, которые протягивают ему пальмы и венцы мученичества для него, его жены и детей, что, видимо, его ободряет и утешает. Равным образом пытался я показать жестокость и свирепость безбожного тирана, который стоит на верхней площадке дворовой аркады, любуясь своей местью и смертью св. Сигизмунда. Словом, все, что только было во мне заложено, было использовано мною к тому, чтобы все фигуры, по возможности, выражали чувства, свойственные каждой из них, в соответствующих этим чувствам телодвижениях, страстных порывах и всех других проявлениях, которые требовали своего изображения. Насколько все это мне удалось, предоставляю судить другим. Скажу только, что я в это вложил все знания, труды и старания, какие были только доступны моим возможностям и моему умению.