Читать книгу - "Гражданин Бонапарт - Николай Троицкий"

В отдельных публикациях с тех пор и доныне сохраняется версия о том, что показания у Буве де Лозье были выбиты пыткой. Сегодня эту версию поддерживает россиянин С. Ю. Нечаев, опираясь на авторитет американца В. Слоона^[1703]. Слухи о пытках, которым подвергался не Буве де Лозье, а якобы Пишегрю, были известны еще Стендалю, который воспринял их с недоверием, подчеркнув при этом, что «бесчеловечный обычай пытки во Франции отменен со времени революции и что большинство европейских государей еще пользуются им при расследовании заговоров, направленных против них»^[1704]. Кстати, в России Александр I под впечатлением раскрывшихся ужасов Тайной экспедиции Екатерины Великой повелел 27 сентября 1801 г. пытку отменить, «чтоб самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной»^[1705].

Так или иначе, ранним утром 14 февраля 1804 г., когда Наполеон брился у себя в туалетной комнате, ему доложили о прибытии крайне взволнованного Реаля. Первый консул встретил его с бритвой в руках и чуть не порезался, слушая доклад Реаля о показаниях Буве де Лозье. Больше всего он был потрясен сообщением об участии в заговоре генералов Пишегрю и Моро.

Собственно, Шарль Пишегрю, бывший когда-то учителем Наполеона в Бриеннской военной школе, а затем прославленный военачальник Французской революции, получивший в 1794 г. от Конвента титул «спасителя отечества», через год отечеству изменил и был сослан за тридевять земель во Французскую Гвиану, но вот теперь бежал из ссылки, побывал в Лондоне и вместе с Кадудалем возглавил очередной роялистский заговор, чтобы на английские деньги (сакраментальное «золото Питта») восстановить во Франции правление династии Бурбонов. Что же касается Моро, то его репутация у французов-республиканцев (особенно в военных кругах) была безупречной. После гибели Л. Л. Гоша, Ж. Б. Клебера и Л. Ш. А. Дезе он считался самым авторитетным из генералов Республики (разумеется, если не считать Наполеона).

Да, Моро как полководец терпел поражения от эрцгерцога Карла при Раштадте в 1796 г., от А. В. Суворова на р. Адда и при Нови в 1799 г., но австрийцев бил неоднократно, а его победа в исторической битве при Гогенлиндене обеспечила ему славу не только национальной, но и европейской знаменитости. Наполеон вспоминал о нем на острове Святой Елены: «Моро был любим народом и армией»^[1706].

Как бы то ни было, усердные розыски и аресты всех лиц, которых назвал в своих показаниях Буве де Лозье, начались со следующего же дня после доклада Реаля Наполеону, и первым, в ночь с 15 на 16 февраля, был арестован в своей квартире Жан Виктор Моро. Утром 16-го парижская официозная газета «Moniteur» поместила сообщение об аресте Моро в контексте устрашающей информации о том, что раскрыт англо-роялистский заговор с целью убить первого консула и вернуть к власти династию Бурбонов. Министр иностранных дел Неаполитанского королевства маркиз М. М. Галло, бывший тогда в Париже, свидетельствовал: «Общественное мнение потрясено, как если бы произошло землетрясение»^[1707]. Большинство французов, даже искренне преданных и сочувствовавших в те дни Наполеону, отказывалось верить в виновность Моро.

Тем временем в Англии вдохновители и спонсоры заговора старались поднять боевой дух заговорщиков, оставшихся без Моро, оптимистическими прогнозами. А. 3. Манфред обратил внимание на две информации из Лондона в газете «Московские ведомости» от 23 марта 1804 г.: на Лондонской бирже уже две недели каждое утро объявляли, что Наполеон благополучно убит, а по городу Лондону было расклеено следующее «извещение: “Поелику убиение Буонапарта и возведение на престол Людовика XVIII воспоследует в непродолжительном времени, то большая часть французов возвратится во Францию; посему сочинитель сего извещения предлагает свои услуги в звании учителя языков”»^[1708]. Наполеон, естественно, обо всем этом знал и, как подчеркнуто у А. 3. Манфреда, «поспешил напомнить, что он не из пугливых. 19 февраля он явился в Оперу; могло казаться, что его интересует только то, что происходит на сцене»^[1709].

Истинная роль генерала Моро в англо-роялистском заговоре 1803-1804 гг. оценивается неоднозначно. Винсент Кронин, основываясь на показаниях Буве де Лозье, считал так: «Моро готов был возглавить заговор, но только для того, чтобы самому стать военным диктатором. Он не хотел никакого короля»^[1710]. Такая версия, рожденная по ходу следствия о заговоре, естественно, стала официальной. Наполеон придерживался ее даже в изгнании на острове Святой Елены. Вот что говорил он тогда своему врачу Барри О’Мира: «Моро в беседе с двумя другими заговорщиками (Кадудалем и Пишегрю. - Н. Т.) настаивал на том, что следует прежде всего убить меня; что, когда меня уберут, он получит огромную власть и влияние над армией, но до тех пор, пока я буду жив, он ничего сделать не сможет»^[1711].

В наши дни новоявленный «развенчатель» Наполеона С. Ю. Нечаев утверждает, что, поскольку «версия о претензиях генерала Моро на диктаторство исходила от самого Наполеона», она «не выдерживает никакой критики». «У самого Моро и мысли не было ни о каком диктаторстве», - продолжает Нечаев с такой категоричностью, как если бы он был очевидцем и соучастником заговора, тем более что, по его мнению, «Моро был очень честным и порядочным человеком»^[1712].

Здесь Нечаев не подумал или просто забыл о том, что «честный и порядочный» Моро вслед за Пишегрю тоже изменил отечеству и сражался против соотечественников на стороне россиян, австрийцев и пруссаков в знаменитой битве под Дрезденом 27 августа 1813 г., где и был смертельно ранен французским ядром. А накануне той битвы русский генерал князь Н. Г. Репнин-Волконский (внук фельдмаршала Н. В. Репнина и брат генерала декабриста С. Г. Волконского) был свидетелем потрясающей сцены. Вот как описывает ее Е. В. Тарле: «Моро встретился с одним французским пленным, старым солдатом, и заговорил с ним. Тот узнал французского полководца, теперь помогающего врагам Франции. Солдат отступил от Моро на несколько шагов и вскричал: “Да здравствует республика!”. В бывшем республиканском генерале солдат видел теперь изменника, с которым не захотел разговаривать»^[1713].