Читать книгу - "Наполеон. Голос с острова Святой Елены. Воспоминания - Барри Эдвард О'Мира"

19 августа. Виделся с Наполеоном в его спальной комнате. Он был в очень хорошем настроении — спросил, как себя чувствует Гурго. Когда я сообщил ему, что дал Гурго некоторые лекарства, он рассмеялся и сказал: «Ему бы лучше сесть на диету на несколько дней: пусть он пьёт как можно больше воды и ничего не ест. Лекарства, — заявил Наполеон, — подходят только для стариков».

Затем он сказал: «Этот губернатор вчера приехал сюда, чтобы досадить мне. Он увидел меня гуляющим в саду, и в результате этого я не мог отказаться от встречи с ним. Он хотел вовлечь меня в обсуждение деталей, касающихся сокращения расходов на содержание персонала Лонгвуда. Он имел наглость сказать мне о том, как ему видится положение дел и что он приехал в Лонгвуд, чтобы оправдаться передо мной: но прежде, чем сделать это, он два или три раза приезжал сюда, однако я в это время принимал ванну. Я ответил: «Нет, сэр, я не принимал ванны, но я дал указание приготовить её для меня специально, чтобы не видеть вас. Пытаясь оправдаться, вы только ухудшаете положение вещей».

Он заявил, что я не знаю его, что если бы я знал его, то изменил бы мнение о нём. «Знаю вас, сэр? — ответил я. — Каким образом я мог знать вас? Люди создают себе имя своими деяниями; командованием войсками в сражениях. Вы никогда не командовали войсками в сражениях. Вы вообще никем не командовали, разве что сбродом корсиканских дезертиров, пьемонтских и неаполитанских бандитов. Я знаю поименно каждого английского генерала, который отличился в сражениях, но я никогда не слыхал о вас, за исключением того, что вы были клерком у Блюхера и служили комендантом тюрьмы для бандитов. Вы никогда не командовали и никогда не были приняты в общество честных и порядочных людей».

Он заявил, что не добивался нынешней работы. Я сказал ему, что подобной работы не добиваются: правительства назначают на такую работу тех, кто обесчестил себя. Он возразил, что он лишь выполнял свой долг и что я не должен порицать его, так как он действовал только в соответствии с полученными указаниями.

Я ответил: «Вот именно так поступает палач. Он действует в соответствии с полученным приказом. Но когда он затягивает петлю на моей шее, чтобы прикончить меня, разве мне должен нравиться этот палач только по той причине, что он действует в соответствии с полученным приказом? Кроме того, я не верю, что какое-либо правительство может быть столь подлым, чтобы отдавать подобные приказы и обязывать вас исполнять их. Я сказал ему, что если ему так хочется, то для него нет необходимости в том, чтобы присылать мне что-либо поесть: я отправлюсь в лагерь 53-го пехотного полка и буду обедать за столом славных офицеров этого полка; я уверен, что среди этих офицеров не найдётся ни одного, кто не будет счастлив накормить старого солдата; что нет ни одного солдата в полку, который был бы менее милосердным, чем он; что в ужасном законопроекте предписано, что со мной должны обращаться как с узником, но он обращается со мной хуже, чем с приговорённым преступником или с каторжником, отбывающим срок на галерах, потому что этим преступникам разрешается получать газеты и книги, которых он лишил меня.

Я сказал: «Вы властны над моим телом, но не над моей душой. Эта душа в настоящее время так же преисполнена гордостью, так же неистова и полна решимости, как и тогда, когда она командовала Европой!» Я сказал ему, что он — сицилийский главарь полицейских ищеек, а не англичанин; и настоятельно попросил его более не встречаться со мной до тех пор, пока он не придёт с приказом расправиться со мной и когда он обнаружит, что все двери распахнуты, чтобы принять его.

Не в моей привычке, — продолжал он, — оскорблять кого-либо, но наглость этого человека вызвала у меня такую враждебность к нему, что я не мог сдержать своих чувств. Когда он имел наглость заявить мне в присутствии адмирала, что он ничего не менял, что всё осталось таким же, как и до его прибытия на остров, тогда я ему ответил: «Позовите сюда капитана охраны Лонгвуда и спросите его. Я оставляю его свидетельство на его усмотрение». Это лишило его дара речи, он онемел.

Он заявил мне, что находит своё положение настолько затруднительным, что вследствие этого он подал в отставку. Я ответил, что прислать сюда более худшего человека, чем он, просто невозможно, хотя его должность не из тех, которую хотел бы занять джентльмен. Если вам представится возможность, — добавил Наполеон, — или кто-либо спросит вас, то я предоставляю вам полную свободу повторить то, что я вам сейчас рассказал».

21 августа. Из Англии прибыл корабль. Я отправился в город, где встретился с капитаном Стэнфеллом, в беседе с которым я упомянул, что между губернатором и Наполеоном состоялся очень неприятный разговор и что сэр Хадсон Лоу заявил последнему, что он подал в отставку. Возвращаясь в Лонгвуд, заехал в «Ворота Хата» вместе с капитаном Маунселлом из 53-го пехотного полка и с капитаном Попплтоном. Госпожа Бертран спросила, есть ли какие-нибудь письма. Капитан Маунселл подтвердил, что на почте видел несколько писем для них. Когда я приехал в Лонгвуд, Наполеон задал мне такой же вопрос. Я ответил ему, что капитан Маунселл информировал госпожу Бертран, что на почте есть несколько писем. У меня не было намерения упоминать о судьбе присланных писем, пока я не удостоверюсь в том, что они будут направлены в Лонгвуд, так как я не хотел дальнейшего обострения отношений Наполеона с губернатором, но поскольку я был уверен, что он услышит о существовании писем от обитателей «Ворот Хата», то я не мог утаивать от Наполеона, что я знаю, что письма находятся на почте.

22 августа. Сэр Хадсон Лоу послал за мной, чтобы я приехал в «Колониальный дом». Нашёл его прогуливающимся по дорожке слева от дома. Он заявил, что намерен направить правительству несколько сообщений. Затем он поинтересовался состоянием здоровья генерала Бонапарта и спросил меня, не хочу ли я что-либо сказать. «Насколько я понимаю, — продолжал он, — этот Бонапарт сообщил вам, что я сказал, что представил заявление о моей отставке с должности губернатора, это так?» Я ответил: «Он сообщил мне, что именно это вы и сказали ему». Сэр Хадсон сказал: «Я никогда не говорил ничего подобного и у меня никогда не возникало и мысли об этом. Он или придумал все это сам, или, возможно, ошибочно понял мои слова. Я всего лишь сказал, что если правительство не одобрит моего поведения, то я подам в отставку. Поэтому я хочу, чтобы вы объяснили ему, что я никогда не говорил так и никогда не имел намерения сделать это».

Затем он спросил меня, слышал ли я их разговор. Я ответил, что частично. Он захотел знать, что именно. Я ответил, что он сам помнит весь разговор и я не хочу повторять то, что должно быть неприятно ему. Он заметил, что в другом месте я уже упоминал об этом разговоре и потому он имеет право услышать все из моих уст. Хотя у меня было разрешение пересказывать этот разговор, все же мне было неприятно говорить прямо в лицо человеку те мнения о нём, которые были высказаны; но, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, я не посчитал нужным отказаться выполнить просьбу губернатора. Поэтому я повторил содержание части их беседы.

Сэр Хадсон заявил, что, хотя он не командовал армией против Наполеона, однако он, возможно, причинил ему больше вреда, чем если бы командовал армией против него, тем, что до и во время проведения переговоров в Шатильоне он давал советы и предоставлял информацию, которая частично была утаена, поскольку в то время переговоры продолжались; что то, что именно он указывал, было в дальнейшем задействовано и стало причиной свержения Наполеона с трона. «Я хотел бы, — добавил он, — чтобы он знал об этом для того, чтобы предоставить в его распоряжение хотя бы какую-то причину для его ненависти ко мне. Я, возможно, опубликую доклад по этому вопросу».