Читать книгу - "Грибоедов. Тайны смерти вазир-мухтара - Сергей Дмитриев"

Чацкий появляется в комедии в промежутке между странствиями — только "с корабля" и уже через "день всего" требует себе карету. Автор "Обломова" И.А. Гончаров превосходно оценил особенности "страннического" облика Чацкого как деятельного человека, воина, "передового курьера неизвестного будущего", "русского Гамлета": "…Ум его играл страдательную роль, и это дало Пушкину повод отказать ему в уме. Между тем Чацкий как личность несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина. Он искренний и горячий деятель, а те — паразиты, изумительно начертанные великими талантами, как болезненные порождения отжившего века". Гончаров совершенно справедливо соединял Чацкого с самим Грибоедовым, утверждая, что "они недаром бились — хотя и бескорыстно, не для себя, и не за себя, а для будущего и за всех…"

М.О. Гершензон в своем знаменитом труде "Грибоедовская Москва" (1914) совершенно справедливо писал, что "в известном смысле "Горе от ума" — эпизод из жизни самого Грибоедова, и сам автор — прототип Чацкого. Таков был, несомненно, и сознательный замысел Грибоедова. Чацкий взят в той самой позиции, в какой дважды был сам Грибоедов, — вернувшимся в Москву после долгого отсутствия. Выдуманная Грибоедовым любовь Чацкого к Софье… служит для обострения этой позиции: она делает московские впечатления Чацкого более яркими и болезненными… Особенно любопытны в этом отношении обмолвки комедии, еще более приближающие Чацкого к Грибоедову. Чацкий имеет какое-то странное отношение к литературе: он, как сам Грибоедов, — "пишет, переводит’'. И где он был эти три года?". Ответ на этот вопрос исследователя очевиден: Грибоедов (и косвенно Чацкий) был в Персии.

Современный исследователь А.А. Лебедев, называвший Грибоедова "отчетливо выраженным странником", в своем труде "Три лика нравственной истины. Чаадаев, Грибоедов, Якушкин" очень точно высказался о странничестве Чацкого: ""Горе от ума" — это наше знакомство и одновременно прощание с Чацким. Мы застаем его посреди пути. Он исчезает, едва появившись. Ему предстоит долгий путь вечного странника русской литературы и русской общественной мысли… Чацкий не сходит, а выходит со сцены. В бесконечность. Его роль не завершена, а начата… Чацкий уходит искать по свету земли обетованной, "где оскорбленному есть чувству уголок", где "не темнеют неба своды, не проходит тишина". И он уже знает, успел узнать, что эта земля, эта страна — всегда за линией горизонта, "где нас нет"".

Хочется спросить, в какой же стране странствует и поныне Чацкий? Исходя из пристрастий его творца, можно ответить, что это происходит где-нибудь на Востоке, на пути к Исфахану или Ширазу, Джайпуру или Багдаду…

Между тем, приехав снова на Кавказ, Грибоедов сначала участвовал в экспедиции генерала А.А. Вельяминова против кабардинцев и черкесов, а потом сам напросился у Ермолова поехать в Чечню, полыхавшую войной с горцами. Начались, по словам поэта, "новые приключения": "Еще несколько дней и… пущусь с Алексеем Петровичем в Чечню; если там скоро утишатся военные смуты, перейдем в Дагестан…" И именно во время чеченского похода в крепость Грозную прибыл 21 января 1826 г. фельдъегерь с высочайшим приказом арестовать Грибоедова и отобрать его бумаги. Благодаря содействию Ермолова поэт успел уничтожить почти все свои бумаги, кроме списка "Горя от ума", чтобы следствию не достались компрометирующие его материалы. Злой рок в первый раз нанес удар по наследию поэта, ведь в тог день погибли не только письма и дневники, но и некоторые стихотворные творения Грибоедова. Во второй раз этот же рок привел к полному уничтожению бумаг поэта в Тегеране во время трагедии, в третий раз во время пожара в доме его вдовы Н.А. Чавчавадзе сгорели письма и часть архива писателя, а в четвертый раз в огне пожара в доме его дальнего родственника и биографа Д.Л. Смирнова в 1877 г. погибли так тщательно собиравшиеся последним материалы к биографии Грибоедова. Вот почему нам до сих пор приходится удивляться, почему таким скудным и разрозненным оказалось наследие человека, которого Пушкин ставил в первый ряд поэтов российских.

Арест Грибоедова был вызван показаниями декабристов С.П. Трубецкого, Е.П. Оболенского, Н.Н. Оржицкого и А.Ф. Брнггена. После прибытия в Петербург поэт был помещен 12 февраля 1826 г. в Главный штаб наряду с другими заговорщиками, а выпущен на волю только 2 июня того же года. Император Николай I по представлению Следственной комиссии собственноручно постановил: "Выпустить с очистительным аттестатом", кроме того, им было "поведено произвесть" Грибоедова "в следующий чин и выдать не в зачет годовое жалованье". Каким бы образом ни трактовать это решение: как результат заступничества влиятельных лиц, обдуманной тактики подсудимого или правильных показаний самих заговорщиков, в любом случае мы вправе не доверять основательности "очистительного аттестата". Один из ближайших друзей Грибоедова А.А. Жандр знал, что говорил, когда на вопрос о "действительной степени участия Грибоедова в заговоре 14 декабря" отвечал уверенно и определенно: "Да какая степень? Полная… Если он и говорил о 100 человеках прапорщиков (которые задумали перестроить Россию. — С.Д.), то это только в отношении к исполнению дела, а в необходимость и справедливость дела он верил вполне…"

Действительное участие Грибоедова в делах декабристов остается до сих пор еще одной тайной жизни "персидского странника". Но одно очевидно, что из заточения поэт вернулся почти другим человеком. Он заговорил впервые в жизни о своей "счастливой звезде" и стал утверждать, что "когда характер достойного человека проходит через горнило тяжелейших испытаний, он от этого только лучше становится — поверьте, так говорит вам человек, который знает это по собственному опыту".

Сравним эти слова с настроением поэта накануне событий на Сенатской площади в сентябре 1825 г., высказанном в письме Бегичеву: "А мне между тем так скучно! так грустно!.. Прощай, мой милый. Скажи мне что-нибудь в отраду, я с некоторых пор мрачен до крайности. — Пора умереть! Не знаю, отчего это так долго тянется. Тоска неизвестная!.. Сделай одолжение, подай совет, чем мне избавить себя от сумасшествия или пистолета, а я чувствую, что то или другое у меня впереди". Россия оказалась 14 декабря на трагической развилке, и то, что Грибоедов с его скептицизмом "глубоко реалиста" оказался, как Пушкин и Чаадаев, не в рядах декабристских бунтовщиков, говорит о многом. Он, видя и понимая все изъяны России того времени, тем не менее не верил в возможность силами революционеров-дворян перестроить такую громадину, как Россия.

И Грибоедов, конечно, никого не предавал, когда продолжал после освобождения из заточения служить государю и Отечеству. Он не раз повторял, что единственным судьей своего поведения считает лишь самого себя, а высшим мерилом своих и чужих поступков считает ум, понимая под ним целесообразность и рационализм. В эпоху установившегося после разгрома декабристов общественного отчаяния именно в продолжении своей службы он нашел в итоге лекарство от тоски, подавленности и безделия, столь свойственных многим его современникам, "пустым и праздным людям" (вспомним образ Евгения Онегина).