Читать книгу - "Цветочки Александра Меня - Юрий Пастернак"

Светлана Александрова

Много лет назад, когда отец был ещё молодым человеком, я сказала ему:

– Отец, вы похожи на Иосифа Прекрасного.

– Совсем нет, – быстро ответил он, – это совсем другой сюжет: я не ссорился с братьями, и меня не продавали в рабство в другую страну.

– Да, это так, но я имею в виду не сюжет, а духовную, внутреннюю суть Иосифа: он был несметно богат духовно в то время, когда все вокруг были бедны и голодны. И вы несметно духовно богаты, когда почти все мы духовно голодны.

В природе отца всегда было что-то быстрое, мгновенно-быстрое, львиное, рыкающее, проявлявшееся, когда он обращался к высшему миру. В обращении же с людьми он был почти всегда мягок, милостив и бесконечно терпелив (за исключением случаев чрезвычайных). Так вот, в последние два года можно было зримо различать какую-то золотую гриву вокруг его физического тела – милостивый лев с золотой гривой. Отец Александр – лев рыкающий; на какие-то мгновения его глаза особенно широко открываются, и он ими зыркает. Да, зыркает. Я не знаю другого глагола, могущего передать то, что происходило. Конечно, слово «зыркать» содержит в современном языке по преимуществу снижающее разговорное значение. Но отец именно зыркал – в каком-то высшем и тайном смысле. Он был зрячим и переводил свой зрак с Высшей реальности на нас, как бы получая поручение прямо Оттуда. Он говорил проповедь, в которой каждый находил ответ на вопрос, с которым сегодня пришёл в храм. Все были едины – и Христос стоял посреди нас.^[13]

Светлана Домбровская

Ошеломляющая гармония его облика ещё не осознавалась мной, когда я заворожённо, не поворачивая головы, одними глазами, следила за ним, почти подглядывая. А не смотреть на него не было никакой возможности: он был таким разным, и его было так «много»… Но обо всём этом я подумала позже, возвращаясь в Москву и дома. А сидя здесь, на скамейке у храма, только бездумно и неотступно следила за каждым передвижением отца Александра. Двигался он не быстро, а стремительно и легко, и все движения его при этом не были ни резкими, ни суетливыми, а напротив – чёткими, твёрдыми и плавными. Ощущение невидимого упругого парения усиливалось ещё и благодаря развевающейся рясе и тем, как отец поддерживал-поддёргивал её рукой, будто подгоняя за собой. И ещё я заметила, что и сидящие на скамейках, и те, кто как-то свободно, вольно ходил по дворику, и стоящие небольшими стайками – все поворачивались в сторону отца Александра, даже если он только что отошёл от них. И вообще, когда он передвигался от одного к другому по дворику или шёл с кем-то под руку вокруг храма – было ощущение, что всё устремляется следом за ним: у ног его вихрилась мягкая тёплая пыль, ветки отцветшей сирени над скамейками вдруг начинали шумно раскачиваться и словно бормотать о чём-то, а гибкие, низко клонящиеся ветви берёз тянулись за только что мелькнувшей белой рясой…

Михаил Завалов

Отец Александр говорил мне: «Человек может почти месяц не есть и даже достаточно долго не пить, но когда не высыпается – перестаёт быть собой… В молодости я в любой компании, что бы интересное там ни происходило, в какой-то момент говорил: “Ну, я пошёл”. Иногда я казался из-за этого монстром. Но только благодаря этому мог многое совершить. Впрочем, был и у меня один день в неделю – для лирики, когда я ложился во сколько угодно. Это когда я ухаживал за своей будущей женой».

Однажды отец Александр, поглядев на лес, сказал: «А знаете, о чём я сейчас мечтаю? Вот лес – так пойти бы в него и идти-идти. И я мог бы идти не один день. Но – невозможно, дела…»

Александр Зорин

Мы едем из Пушкино с отцом Александром на дачу. Заходим на минуту к нему домой – оставить портфель. И вместе с Натальей Фёдоровной скорей к нам, здорово опаздываем. На берегу озера – скособоченная железная раздевалка, в нескольких местах крупно продырявленная. «Здесь поработал топор каменного века», – шутит батюшка. Вдруг узнаю, что он совсем не спал в минувшую ночь… «Не беспокойтесь, – гасит он мои угрызения совести, – я после литургии как огурчик. Вернусь от вас, ещё поработаю, надо статью дописать».

Владимир Илюшенко

Теперь, глядя ретроспективно, могу сказать, что отец Александр открывался мне постепенно. Вначале я оценил чисто внешнюю его красоту: лепку лба, благородство облика, живые, сияющие, внимательные глаза. Одновременно я ощутил совершенно потрясающую его энергетику и непреодолимое обаяние, затем – естественность, простоту и отсутствие какой-либо позы. Я увидел, что это лёгкий и радостный человек, обладающий какой-то внутренней стремительностью. То, что он умён, было ясно с первого взгляда. Но довольно быстро я понял, что это больше, чем ум. Потом я увидел, что это человек огромных познаний, и это была не механическая эрудиция, не традиционный энциклопедизм, а универсальное, целостное знание.

Как-то у нас дома зашёл разговор о приметах. Он сказал, что следование им – вещь чисто языческая, от маловерия. Заметил, что и сам в юности верил в приметы, но переборол себя: всегда шёл вперёд, если кошка перебегала дорогу, спокойно возвращался домой, если забыл что-то, и т. п.

Он говорил не на репрессивном, ритуализованном и скособоченном советском новоязе, а на полнокровном и выразительном русском языке. Его язык – живой, насыщенный образами и блистательным юмором. Было бы полезно провести исследование поэтической речи отца. Сколько в ней изящества, вкуса, тонких художественных приёмов! Само мышление его – чисто поэтическое. Мысль его была необычайно богатой, гибкой, многомерной. Любой поворот разговора рождал поток ассоциаций. Он молниеносно переключался с одной темы на другую. Мгновенно изменялось и выражение его глаз, фиксируя переход от иронии к грусти, от грусти к патетике, от патетики к глубокому лиризму. Он был похож на сейсмограф, чутко улавливающий любые колебания беседы. Но над всем господствовала жизнеутверждающая, ликующая нота, рождённая верой во Христа.