Читать книгу - "Годы, как птицы. Записки спортивного репортера - Михаил Шлаен"

Она ни разу не назвала его полным именем – Дмитрий, только так – Дима, редко – Димочка.

Откуда нам, заезжим москвичам, знать про этот символичный памятник, и как жаль, расставшись с нашей соседкой, мы не удосужились спросить ее имя. Она, уходя, сообщила еще, что чаще всего в то счастливое довоенное время они танцевали под мелодию «В парке Чаир». Ох, как моя мама любила ее; в отцовском военном городке, рассказывала она, по вечерам без конца крутили эту пластинку, она уже скрипела-шипела, сколько иголок на патефоне поменяли. «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль, снятся твои золотистые косы, снится веселая звонкая даль…» Розы на огромных клумбах на широкой парковой аллее, что вела к городскому театру, давно распустились, радуя глаз, вот только миндаль мы не заметили, отцвел, видимо, уже… А косы? Может, у нашей соседки они и были золотистые, но время и переживания посеребрили их.

– А где у вас тут этот парк? – через минуту нам стало стыдно за свою дремучую неосведомленность, когда старушка, с укором взглянув на нас, поведала, что парк этот вовсе не в Севастополе, а там, где кончается Севастопольский тракт (так и сказала: не шоссе, а тракт).

– Вы где отдыхаете? В Гурзуфе? Так это же рядом с вами. Где Мисхор, Ласточкино гнездо, Воронцовский дворец. Сколько таких замечательных мест в Крыму, почаще приезжайте, за раз все не объедете.

Посетовала, что самой вряд ли доведется еще побывать в парке Чаир, все-таки 89 годков скоро стукнет. «А вы обязательно наведайтесь, в Москве вашей златоглавой такого сроду нет».

В последних словах почувствовался одновременно и некий вызов, и гордость за свой край. 89? Крепкое, однако, довоенное поколение. И телом, и духом. Столько горя и несчастий перенести, столько горестных слез войны пролить – и не сломаться, не сдаться.

Она, на удивление, довольно бодренько приподнялась, опираясь на палочку, откланялась и медленно побрела в сторону фонтана, оставив нас в раздумье: памятник песне, что-то необычное в этом есть, всенародное признание что ли? Как у Пушкина с его воздвигнутым нерукотворным памятником, к которому, уверен был поэт, не зарастет народная тропа. И ведь к таким душевным песням не зарастает. Ольга вдруг запела: «Я вижу везде твои ясные зори, Одесса! Со мною везде твое небо и море, Одесса! И в сердце моем ты всюду со мной, Одесса, мой город родной!»

А что другое могла затянуть коренная одесситка, хотя и живет уже немало лет в Москве. Эта песня Тони из оперетты «Белая акация» давно стали гимном ее любимого города, ровно в полдень фрагмент из нее звучит на Приморском бульваре, как пушечный выстрел в Петропавловской крепости Петербурга.

Мы вдруг лихорадочно начали вспоминать музыкальные символы других городов. Конечно, начали со столицы. «Я по свету немало хаживал, жил в землянке, в окопах в тайге, похоронен был дважды заживо, знал разлуку, любил в тоске. Но Москвою привык я гордиться, и везде повторял я слова: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва!»

На наше внутреннее «Ура!» прошел и глиэровский «Гимн великому городу», Петра творенью: «Державный град, возвышайся над Невою, как дивный храм, ты сердцам открыт! Сияй в веках красотой живою, дыханье твое Медный всадник хранит».

Может, такую же судьбу – стать узаконенным музыкальным позывным – обретет и «Севастопольский вальс». Хотелось бы. Впрочем, решать это самим севастопольцам. Написанный в 1955 году, он, кажется, уже неотделим от города вечной славы наших доблестных военных моряков. Остается назвать его авторов: поэт Георгий Рублев, композитор Константин Листов. И ведь что любопытно: «В парке Чаир» тоже музыкальных рук и таланта Листова дело, как и не менее известные в морских кругах «Ходили мы походами».

Больше всего радовалась этому обстоятельству моя жена: Листов же ее земляк, одессит. Родственные у них души. Черноморские. О деде ее Павле Антоновиче, о том, что он мальчишкой сбежал из дома, пристроился юнгой на торговом судне и где только не бороздил бескрайние водные просторы, уже сказано. А ведь это и о нем: