Читать книгу - "Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии - Моника Блэк"

Однако нужно отметить, что коммунитарный дух послевоенных лет не распространялся на похоронное дело в Берлине. Несмотря на то что к началу 1920-х гг. во Франкфурте и других крупных городах многие связанные с похоронами услуги были взяты под контроль муниципальной власти[109], а также вопреки всем доводам современных реформаторов в пользу освобождения работающих людей от огромного социального обязательства по обеспечению «пышных» и «церемонных» похорон их родным и близким[110], призывы к социализации похорон в Берлине имели небольшое влияние. Владельцы частных похоронных бюро и после войны продолжали делать свою работу, не будучи стеснены какими бы то ни было ограничениями рынка.

Но другие цели активистов социализации – включая популяризацию кремации – к началу 1930-х гг. реализовывались. В исторической перспективе Прусское государство было одним из наиболее амбивалентных в Германии в плане кремации умерших. Мощная связь между троном и алтарем не позволяла кремации даже стать легальной, это произошло в 1911 г., всего лишь за год до ее легализации в католической Баварии. Но даже тогда прусские законы считались современниками самыми строгими в Германии; никого нельзя было кремировать, если такое желание не выражено в письменной форме[111]. Поначалу это не имело большого значения: протестантские и еврейские религиозные власти обычно отвергали эту практику, а у католиков она была запрещена. Кажется, и большинство берлинцев считали ее недопустимой: за первый год легализации кремации – в 1912 г. – в городе было сожжено всего 66 умерших[112]. В Германии в целом до 1914 г. кремировали лишь малую часть умерших[113].

Впоследствии практика кремации распространилась, хотя и не быстро. Это было обусловлено, по крайней мере отчасти, неординарными доводами отдельных сторонников кремации, которые пытались замаскировать ее некими идеологическими покровами собственного изготовления. Атеисты и социалисты пропагандировали сжигание умерших как культурно прогрессивное, рациональное, гигиеничное и эстетичное решение. Такие объединения, как берлинский Союз атеистов за кремацию (Verein der Freidenker für Feuerbestattung – VFF), открыто связывали эту практику с антиклерикализмом и атеизмом и требовали от своих членов покинуть церковь[114]. Ряд völkisch [нем. народных], «неоязыческих» и «германоверских» объединений, действовавших до и после наступления нового века, выступали за кремацию как за способ воссоединения с практиками предков-язычников вроде Тацита и тем самым – возвращения к дохристианской праотеческой религии, которая, по их убеждению, постепенно была погребена под «чуждыми» элементами иудаизма и католицизма[115].

Однако большинство сторонников кремации не были настроены ни против церкви, ни против истеблишмента. В течение десятилетий представители медицины и общественного здравоохранения восхваляли сжигание умерших с рационалистических, естественнонаучных позиций, и в действительности сторонники кремации преимущественно были прихожанами-либералами, культурно соотносившимися с протестантизмом[116]. О том, насколько благосклонна была берлинская муниципальная администрация к легализации этой практики, говорит тот факт, что оригинальный проект Фридрихсфельде – то есть за три десятилетия до легализации кремации в Пруссии – уже включал в себя колумбарий (первый в городе), предназначенный для хранения праха тех берлинцев, которые выбрали кремацию за пределами Пруссии[117](см. Рис. 1.7 и 1.8). Схожим образом, когда в 1907 г. проводился конкурс на сооружение паркового кладбища в Лихтерфельде, одним из условий было проектирование там и небольших могильных участков для захоронения праха[118]. Даже пока кремировали еще относительно немногих жителей Берлина, город быстро построил несколько крематориев подряд, возможно, предвидя более широкое распространение этой практики. К 1919 г. в городе их было три: по одному в рабочих районах Веддинг и Трептов и один в тогда еще независимом пригороде Вильмерсдорф.

Рис. 1.7. Интерьер колумбария в Берлине, ок. 1908 г. – Hannig G. Der Friedhof und seine Kunst. Berlin: Verlag von Gebrüder Borntraeger, 1908.

Рис. 1.8. Внешний вид колумбария в Берлине, ок. 1908 г. – Hannig G. Der Friedhof und seine Kunst. Berlin: Verlag von Gebrüder Borntraeger, 1908.

После войны внедрение кремации значительно ускорилось. В 1925 г. останки 12 753 человек – чуть менее четверти умерших берлинцев – были кремированы[119]. К этому же времени берлинские кремационные общества – буржуазные, социалистические и атеистические в равной мере, в том числе «Пламя», Союз атеистов за кремацию и «Народное кремационное общество» – насчитывали сотни тысяч членов[120]. Ускорившееся после 1918 г. внедрение этой практики часто объяснялось увеличением кремационных обществ и снижением стоимости кремации[121]; и действительно, подобные институциональные и структурные факторы, включая и строительство новых крематориев, были, несомненно, существенны. Симона Амескамп отмечает: «Чем дольше продолжались споры вокруг кремации, доводы о гигиене и общественном здравоохранении отходили все дальше на второй план <…> и уступали место соображениям эстетики и благочестия». Для тех, кто приняли эту практику, могила стала образом гниения, тогда как кремация предоставляла возможность трансформации человеческого тела в «горстку белоснежного праха, которая сливалась воедино с природой [и] символизировала незапятнанную невинность покойного»[122]. Стоит также задуматься, не повлияло ли на установки по отношению к избавлению от мертвого тела ниспровержение традиционных обычаев, столь часто ассоциируемое с той послевоенной эпохой. В любом случае, к середине 1920-х гг., по крайней мере для некоторых наблюдателей, кремация служила в той же мере символом современности, что и цеппелин или радио[123].