Читать книгу - "Знаменитый универсант Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Страницы жизни - Рива Шендерова"

Однажды Виктор Николаевич рассказал, что его время от времени навещает наш математик Игорь Александрович Родионов, что они подолгу беседуют о разном. Я не слишком удивилась, мне и в школе казалось, что Игорь Александрович тайно симпатизировал Виктору Николаевичу.

«Ну, и как Вам Игорь Александрович?» - спросила я.

«А знаешь, весьма любопытный человек. Прежде всего он биолог, а не профессиональный математик, он знает математику так хорошо, что свободно преподает ее в шестых-десятых классах сред ней школы, да еще работает почасовиком в ЛИТМО (Ленинградский институт точной механики и оптики).

Настоящая его специальность - насекомые, точнее - отряд чешуекрылых, Lapidoptera (бабочки). Здесь он большой, даже крупный специалист, публикуется в солидных журналах. У него дома роскошные авторские коллекции бабочек, собранные в многочисленных экспедициях дои послевоенного времени. Две коробки Игорь Александрович принес мне по моей просьбе, я разглядывал через сильнейшую лупу. Красота сказочная! А как все профессионально оформлено: крылья расправлены, усики, глазки, пыльца, брюшки без малейшего повреждения. На тончайшей булавочке, воткнутой рядом с каждой особью, - крохотная этикетка, где бисерным почерком, черной тушью написано латинское название экспоната.

Школу, педагогику Игорь Александрович не любит. Преподавание для него - способ зарабатывать небольшие, но верные деньги, иметь продолжительный летний отпуск и проводить его каждый раз в полном одиночестве на новом месте, занимаясь любимым делом - ловлей бабочек. Больше всего очарован Уссурийским краем, говорит - ничего прекраснее не видал.

Вот такой необычный человек. Живет где-то на Васильевском острове. Один. Давно разведен. Сын - твой ровесник - учится в Дзержинке. Бывает у отца по воскресеньям.

Приглашал меня в гости, но вечером мне не выбраться из дома из-за моих очень плохо видящих глаз, днем он работает (я тоже, но дома) в школе или институте, в воскресенье у него сын. Не получается, а жаль.

Ну, что, удивил я тебя?» Я ответила, что удивлена, но как-то очень по-хорошему.

Как-то, беседуя со мной, Виктор Николаевич сказал, что кто-то из философов (не помню, кто именно) выдвинул интересную идею: каждому человеку при рождении на всю жизнь отпускается примерно одинаковое количество жизненной энергии (elan vitale). Один человек расходует свою энергию постоянно маленькими порциями. Другой за всю жизнь совершает единственный, но крупный, значительный поступок. Третий - несколько не очень больших, но все же заметных поступков, отделенных подчас большими временными промежутками. На мой вопрос: «А вы, Виктор Николаевич, себя относите к какой категории?» ответил, засмеявшись: «Пожалуй, к третьему типу. Кстати, Рива, знай, что ШКИД, за которую я снискал гнев самой Н. К. Крупской, публично назвавшей меня каким-то, точнее, какой-то сорокой, я отнюдь не считаю главным, а уж тем более единственным серьезным делом своей жизни. Было и до нее, и после очень много интересных и небесполезных дел. Вот хоть бы наш роман с твоим классом. Такая сердечная привязанность с обеих сторон. Истинно взаимная любовь. Мне она согрела душу, вдохнула молодые силы. А ты и твои подруги много позже поймете, как важно и необычно было все, чем мы занимались. Это была настоящая совместная работа».

Как-то раз Виктор Николаевич рассказал мне о молодой учительнице Надежде Александровне, которой помог стать на ноги. Она, искренняя, но еще малоопытная, не вполне овладела методикой преподавания русского языка и литературы. Ее буквально затюкали инспекторы и руководство школы, где она работала. Человек стал терять веру в себя, а для учителя это - конец, надо искать новую профессию. Теперь, когда все наладилось, они с Надеждой Александровной - приятели, она заходит к нему поговорить, попить чайку.

Как всякий житель коммунальной квартиры, Виктор Николаевич посещал общественные бани. В середине 1950-х годов из их раздевалок постепенно исчезли шкафчики для белья и одежды. Вместо них появились открытые диванчики на двоих. Посетители раздевались и одевались на глазах друг у друга. Вот тогда Виктор Николаевич обнаружил, что мужчины носят не кальсоны и нижние рубашки, а трусы и майки. С глубоким изумлением он как-то сказал мне: «Представляешь, Рива, человек тщательно, от души намылся и тут же голыми ногами влезает в уличные брюки. А их отпаривают в лучшем случае пусть и каждый день, но только снаружи. В большинстве случаев их отпаривают не чаще раза в неделю. Эту одежду не стирают вовсе. Нижнее белье охраняет кожу от всякой дряни и прекрасно предохраняет от простуды. Зря от него отказались. Неладно это».

Я работала в лаборатории, ходила на научные заседания, влюблялась, но дружбы с Виктором Николаевичем не порывала, бывала у него не реже, а даже чаще, чем прежде. Однажды прихожу в назначенный заранее день и час, дверь, как обычно, открывает соседка и тут же у порога сообщает, что Виктор Николаевич с острым животом накануне отвезен в больницу (не помню, какую). На следующий день я, прихватив белый халат, купив что-то подходящее, буквально бегом бросилась в больницу. Добралась до палаты, роб ко вошла в нее (там было множество мужчин - все в больничной одежде). Виктор Николаевич лежал, уже прооперированный. Я подошла и встала рядом с его койкой. Он был очень смущен. Сказал, что операция (по поводу ущемления пупочной грыжи) была необходима, но прошла вполне удачно, что ему ничего не нужно, чтобы я не приходила его навещать, а по прошествии какого-то времени позвонила ему домой, и как только узнаю, что он дома, мы продолжим наши свидания и беседы. Видя мое крайнее огорчение (он не хотел взять принесенную мной еду), все-таки разрешил оставить передачу. И я ушла.

Виктор Николаевич был очень горд, потрясающе горд. Он, всю жизнь помогавший людям, не принимал никакого снисхождения, помощи, услуги в отношении себя. Помню, что, оказавшись вместе с Виктором Николаевичем в общественном транспорте (поездки на Острова, в кино, в театры), я много раз видела, как женщины пытались уступить место моему учителю. Он всегда благодарил и никогда не садился, говоря, что вполне способен постоять. Наедине со мной говорил: «Неужели я так стар и немощен? Нет, нет. Я достаточно крепок. Женщина не должна стоять, а я - сидеть на ее месте».

В 1958-1959 годах в жизни Виктора Николаевича появилась девочка лет двенадцати, то есть на десять лет моложе меня, - Верочка, дочь дворничихи, помогавшей Виктору Николаевичу по хозяйству (вымыть окно, убрать места общего пользования - коридор, прихожую, кухню, туалет, когда наступала очередь Виктора Николаевича). Квартира-то коммунальная, в конце недельного дежурства надо все вымыть, на неделе - подметать и выносить мусор. Конечно, Виктор Николаевич платил этой женщине, воспитанием девочки занимался даром и с большой охотой. Я видела Верочку несколько раз. Милая девчушка, бойкая, все носиком шмыгала. Виктор Николаевич ласково и терпеливо приучал ее к порядку, водил в кино, что-то рассказывал ей, может быть, занимался и с нею русским и литературой. Виктор Николаевич очень привязался к Верочке, а мне говорил, что если я заменила ему дочь, то Верочка - внучку.

И все время учитель работал. Писал. Иногда к моему приходу он не успевал закончить «свой урок», сидел за столом в жилете, без пиджака. Просил меня извинить его, дописывал намеченный раздел, немедленно надевал пиджак, подтягивал галстук, застегивал все пуговицы и становился внимательным и гостеприимным хозяином. Если я приходила одна, мы быстро превращали рабочий стол в обеденный. Вкусно ели, пили понемножку его любимые купажи и беседовали.