Читать книгу - "История Англии от Чосера до королевы Виктории - Джордж Маколей Тревельян"

Возрастание приятности и уменьшение однообразности жизни, появление соперничающих развлечений и занятий, таких, как чтение, музыка, театр, тщательно организованные игры, велосипедные прогулки и осмотры достопримечательностей, проведение праздничных дней в деревне или на морском берегу и, особенно, активизация духовной деятельности, рост образованности и большая комфортабельность жилищ – все способствовало тому, что стали поощряться не только «полная трезвенность», но и умеренное потребление вина и пива. Все эти обстоятельства помогли нейтрализовать непреодолимое желание тупиц прибегнуть к бутылке, стоящей в буфете, и уменьшили притягательную силу огней «джиновых дворцов», манивших к себе на дождливой негостеприимной улице обещанием тепла и радушного приема. Кроме того, пивоваренные компании, испуганные или пристыженные, постепенно перешли к более просвещенным методам в управлении теми трактирами, которые находились под их контролем, делая их более приличными, охотнее продавая в них и другие предметы, помимо напитков, и меньше стремясь выпроводить своих потребителей совершенно пьяными. Закон Бальфура 1904 года о лицензиях нашел наконец практический способ сокращения огромного количества кабаков.

В XX столетии пьянство встретило новых врагов в лице кино, расположенного на углу улицы, и радио, находящегося дома; а рост числа профессий, требующих квалификации и технических знаний, особенно вождение автомобиля, еще больше способствовал трезвости. Азартные игры, возможно, стали теперь причинять больше вреда, чем пьянство. Однако к моменту смерти Виктории пьянство еще оставалось большим злом во всех слоях общества, более широко распространенным, чем в наши дни, хотя уже значительно меньшим, чем в тот момент, когда она вступила на трон.

В Викторианскую эру значительное влияние на жизнь общества оказала фотография. Уже в 1871 году она провозглашалась неким наблюдателем как «величайшее благодеяние, которое было даровано за последние годы более бедным классам».

«Всякий, кто знает, какое значение имеет семейная привязанность среди низших классов, и кто видел собранные под одной рамкой, висящей над очагом рабочего, маленькие фотографии тех, кого жизнь уже разбросала, – мальчика, который, «уехал в Канаду», и девочки, которая «пошла в услужение», золотоволосого крошку, спящего среди маргариток, дедушки, живущего в деревне, – каждый, кто видел это, может быть, согласится со мной, что, противодействуя тенденциям, социальным и промышленным, которые ежегодно подрывают наиболее сильные семейные привязанности, шестипенсовая фотография сделала для бедноты больше, чем все филантропы мира».

Как наиболее дешевая и наиболее точная форма изготовления портретов, фотография действительно дала всем классам продолжение волнующих и приятных воспоминаний об умерших, об отсутствующих, о прошедших годах, происшествиях и дружеских компаниях.

Польза ее влияния на искусство была более сомнительной. Многие тысячи художников прежде существовали благодаря спросу на портреты, на точные изображения событий, пейзажей и зданий и на копии знаменитых картин. Теперь все это доставляла фотография. Уменьшив значение живописи как ремесла и превзойдя ее в реалистическом воспроизведении деталей, фотография вынудила художника все больше и больше искать прибежища в теории, в серии измышляемых экспериментов, в искусстве для искусства.

Если сравнить английский язык конца царствования Виктории с языком последних лет правления Елизаветы, то мы увидим, что это тот же самый язык: современный англичанин может легко понять Библию 1611 года и наиболее идиоматические диалоги Шекспира, во всяком случае, значительно легче, чем Чосера. Три столетия, разделяющие Елизавету и Викторию, были периодом бурного развития различного рода литературной деятельности, направляемой образованным высшим классом, который защищал язык от значительных изменений в грамматике или в структуре существующих слов. Но в другом отношении язык изменился – из средства выражения для поэзии и эмоций он стал средством выражения для науки и журналистики. Елизаветинец, читающий статью из викторианской газеты или слушающий беседу современных образованных людей, был бы поставлен в тупик длинными неизвестными ему словами, которые обычно образовывались от латинских слов не для целей поэзии, но для прозаических целей науки и журналистики и для обсуждения социальных и политических проблем: оппортунист, доводить до минимума, интернациональный, центробежный, коммерциализм, децентрализовать, организация и еще более специализированные термины естествознания – все эти слова являются полезным, но непривлекательным жаргоном.

Во второй половине XIX столетия «капитал» и «труд» расширяли и совершенствовали на современный лад свои соперничающие организации. Многие из старых фамильных фирм были заменены «компаниями с ограниченной ответственностью», с их бюрократической системой оплачиваемых управляющих. Эта перемена удовлетворяла технологические потребности нового века привлечением большого количества профессионалов и предотвратила тот упадок работоспособности, который обычно разрушал состояние фамильных фирм во втором и третьем поколении после их энергичного основателя. Кроме того, это был шаг от индивидуальной инициативы к коллективизму и к муниципальным и государственным предприятиям. Железнодорожные компании, хотя они еще оставались частными предприятиями, деятельность которых должна была обеспечить выгоды пайщиков, были уже совсем непохожи на старые фамильные предприятия. Они существовали в силу законов парламента, который даровал им власть и привилегии в обмен на государственный контроль. В то же самое время крупные муниципалитеты стали заниматься обеспечением налогоплательщиков освещением, трамвайным сообщением и другими видами услуг.

Рост «компаний с ограниченной ответственностью» и муниципальных предприятий имел важные последствия. Такие обширные безличные манипуляции капитала и промышленности значительно увеличивали число и значение пайщиков как класса, как элемента в национальной жизни, представляющего безответственное богатство, отделенное от земли и обязанностей землевладения и почти в равной степени отделенное от ответственного управления делами. В течение всего XIX века Америка, Африка, Индия, Австралия и некоторые европейские страны развивались главным образом благодаря британским капиталам, и британские акционеры, таким образом, обогащались благодаря охватывающему весь мир стремлению к индустриализации. Возникали города, подобные Борнемуту и Истборну, где поселялись те обширные «приличные» слои общества, которые уединялись и там проживали свои доходы, вступая в общение с остальным обществом только для получения дивидендов и во время случайных посещений собраний пайщиков, куда они являлись, чтобы держать в страхе правление. С другой стороны, «быть пайщиком» значило иметь досуг и свободу, которые многими людьми поздневикторианской эпохи были использованы для высочайших целей цивилизации.

«Пайщик» как таковой ничего не знал о жизни, мыслях и нуждах рабочих, нанимаемых той компанией, в которой он имел пай, и его влияние на отношение капитала и труда не было положительным. Оплачиваемый управляющий, действующий в интересах компании, находился в более непосредственных отношениях с людьми и их нуждами, но даже он редко имел ту близкую личную осведомленность о положении рабочих, которую часто имел хозяин при более патриархальной системе теперь исчезающих старых фамильных предприятий. Правда, сам объем операций и количество рабочих, занятых в них, делали невозможными такие личные отношения. К счастью, однако, возрастающее влияние и организационное укрепление тред-юнионов, по крайней мере среди всех квалифицированных профессий, давали рабочим возможность встречаться с управляющими компаний, которые нанимали их на более равных условиях. Суровая дисциплина стачки и локаута научила обе стороны уважать силу друг друга и понимать ценность справедливых переговоров.