Читать книгу - "Десять десятилетий - Борис Ефимов"

Мне думается, что это целиком применимо и к Японии — умом ее не понять. Многое из того, что приходится увидеть в этой стране, с чем приходится столкнуться в быту, искусстве, нравах, обычаях — может понять только японец.

…Поджав под себя по-японски ноги, люди сидят на широких ступенях деревянной галереи, опоясывающей древний императорский дворец в Киото. Взоры всех устремлены на примыкающий к галерее прямоугольный дворик, покрытый мелким светлым гравием, среди которого там и сям торчат несколько изъеденных временем и непогодой камней разной величины, лежащих на маленьких островках травы. Гравий расчесан аккуратными параллельными бороздками, завихряющимися вокруг островков концентрическими кругами. Среди зрителей, сидящих на террасе и лестнице, царит сосредоточенное молчание.

— Что тут происходит? — шепотом спрашиваю я у первого секретаря посольства.

— Мм… Как бы тебе объяснить… — говорит мой сын. — Люди смотрят на эти камни и отрешаются от всего мелкого, будничного, повседневного. Углубляются в собственные мысли, возвышенные раздумья…

— Углубляются, чтобы возвыситься? Что ж, допустим… А при чем тут камни?

— При чем тут камни, может понять только японец. Во всяком случае факт таков, что в этот Сад камней на протяжении сотен лет люди приезжают со всех концов Японии, садятся на эти самые доски, часами созерцают эти самые камни и размышляют о жизни, о вечности, о своей судьбе.

Я призадумался.

— А ну-ка, давай и мы посидим немного, — сказал я, — посмотрим на камни. Попробую и я уйти в себя, поразмышлять о смысле жизни, о бренности существования.

Однако как я ни старался настроить себя на возвышенный лад, в голову лезли все какие-то суетные мысли и текущие заботы, связанные с программой поездки и даже с домашними поручениями. Я быстро понял, что воспринять японский образ мышления мне не удастся, и покинул «Сад камней».

Павильоны ЭКСПО-70… О них даже трудно рассказать. Состязаясь в фантасмагорической причудливости архитектурных решений, в оригинальности оформления, расцветки, структуры, строительного материала, они громоздятся вокруг, наступая друг на друга и как бы отпихивая локтями соседей. Здесь нашло себе применение и воплощение решительно все, что только могла изобрести изощренная фантазия десятков конструкторов, художников и строителей, оснащенных самыми последними новинками техники, электроники, кибернетики. Исчерпав, пожалуй, все известные геометрические формы — кубы, призмы, пирамиды, шары, конусы, октаэдры, додекаэдры и прочие — архитекторы взялись за растительный и животный мир: возникли павильоны, напоминающие морские раковины, глубоководных голотурий, актиний, медуз, грибы, кактусы, павильоны, похожие на что угодно и ни на что не похожие. Всеми основными и дополнительными цветами спектра переливаются эти хитроумнейшие сооружения из стекла, алюминия, хлорвиниловых и пластических материалов, газосветных трубок, сферических зеркал и бурлящих водяных струй. Каким-то неправдоподобным марсианским городом смотрится скопление вертикальных и наклонных, винтообразных и спиральных конструкций, вращающихся, вертящихся, сверкающих и подмигивающих, беснующихся в усилиях ошеломить зрителя и одновременно утереть нос конкурентам. Девиз этой выставки — «За прогресс и гармонию человечества».

…Накануне отъезда из Токио я снова посетил редакцию «Асахи». На этот раз меня принимал президент компании «Асахи симбун» господин Хироока, который, оказывается, еще главней, чем главный редактор. Действительно, на этот раз главный редактор сидел сбоку низенького столика, президент компании в центре. Господин Хироока выразил сожаление, что не смог встретиться со мной раньше, поскольку был в отъезде и только вчера вернулся из Пекина. Он выразил надежду, что моя поездка по Японии была для меня интересной и приятной.

В этот момент в кабинет внесли большой картонный ящик.

«Не иначе, как цветной телевизор», — мелькнуло у меня в голове.

— Мы просим вас, — продолжал господин Хироока, — принять этот скромный подарок на добрую память о нашей встрече — шлем самурая…

— Позвольте мне, уважаемый господин президент компании, — начал я, откашлявшись, — подчеркнуть прежде всего те искренние и дружеские чувства, которые…

Первый секретарь посольства тихонько толкнул меня в бок.

— Не надо длинных речей, — сказал он вполголоса, — скажи просто: я побывал в вашей стране и очень рад.

«А ведь верно, — подумал я. — В этом вся суть…»

Ну, вот я опять дома, в Москве. Дни, недели и месяцы 1970 года текли налаженной, устоявшейся чередой необходимых дел — творческих, общественных, бытовых, семейных, личных. В сентябре этого памятного года я вынужден был отметить свое семидесятилетие. (Ровесник века — ничего не поделаешь…) При какой-то врожденной аллергической неохоте отмечать свои дни рождения, именины, любые юбилейные даты, я попытался ускользнуть от этого торжества и заблаговременно приобрел для себя и жены две индивидуальные туристические путевки в Германскую Демократическую Республику. И, помню, в прославленном городе Веймаре, купив в киоске «Правду» и «Известия» и обнаружив в них заметки обо мне соответственно Кукрыниксов и Сергея Михалкова, подумал не без наивного злорадства: «А меня-то и нет в Москве!»

Но я был действительно наивен — по возвращении в Москву увернуться от чествования не удалось…

Оно состоялось в Дубовом зале Центрального Дома литераторов. Мой добрый друг, директор Дома Борис Филиппов позаботился о том, чтобы были полностью соблюдены все положенные традиционные ритуалы: и огромный торт с 70 свечками, которые я в два приема задувал, и большая цифра «70», и световые эффекты, и круглый стол, за которым уселось около 80 родных, друзей и знакомых. Было по-настоящему весело, дружески, сердечно.

Но… Видно, кто-то «сглазил»… И в конце года произошло пренеприятное событие — я попал в больницу. А надо сказать, что до той поры я бывал в больницах, только кого-нибудь навещая. Случилось это, как гром с ясного неба, а еще вернее, как удар молнии, причем черной. Это произошло на общем собрании Московского союза художников, которого я тогда был первым зампредом. Сидя в президиуме, я зачем-то оглянулся и в этот миг перед левым моим глазом молниеносно пронеслась какая-то черная полоса. В перерыве я подошел к одному приятелю.