Читать книгу - "Гражданин Бонапарт - Николай Троицкий"

Жена Ланна, рано (в 26 лет) овдовевшая, Луиза-Антуанетта Генёк, была первой статс-дамой Жозефины, а потом и новой жены Наполеона Марии-Луизы. Герцогиня д’Абрантес вспоминала о ней с восхищением: «прелестная женщина», «копия одной из прекраснейших дев Рафаэля»; «ее очень любили в Мальмезоне и в Тюильри, и она стоила этого, не только за своего мужа, но и за саму себя»^[1649]. После смерти Ланна Наполеон окружил ее особой заботой, уважительно «изъявлял ей предпочтение перед другими женщинами своего двора», часто сажал за обеденным столом рядом с собой, по правую руку^[1650] (слева от него садилась Жозефина).

Близким с юных лет другом Наполеона и вместе с тем надежным помощником и советником был великий медик, основоположник военно-полевой хирургии, будущий президент Академии наук Франции Жан-Доминик Ларрей. Он участвовал во всех военных кампаниях Наполеона от Тулона до Ватерлоо, но еще за год до знакомства с Наполеоном, в 1793 г., первым в мире организовал походные лазареты («амбулансы»), которые первый консул назвал «одним из самых благодетельных изобретений XVIII века»^[1651]. «Ларрей, - вспоминал о нем Наполеон на острове Святой Елены, - был исключительно честным человеком и лучшим другом солдат, какого я когда-либо знал <...>. В самую неприветливую погоду, в любое время дня и ночи Ларрея можно было найти среди раненых <...>. Он не давал покоя генералам и вытаскивал их из постели по ночам всегда, когда хотел обеспечить пристанище и помощь раненым и больным. Они все боялись его, так как знали, что он немедленно отправится ко мне с жалобой на них»^[1652]. Еще бы им не бояться! - ведь в таких случаях Наполеон (генерал ли, консул или император) не сомневался ни на йоту: Ларрей всегда прав.

Разумеется, кадры помощников и советников Наполеон подбирал не только из числа личных друзей. Вспомним, что ответственнейшие посты глав внешнего и полицейского ведомств он доверил Ш. М. Талейрану и Ж. Фуше, к личным качествам которых (кроме высочайшего профессионализма) он не питал ни малейшего доверия. Только из деловых соображений первый консул поставил во главе Министерства внутренних дел (вместо своего проштрафившегося брата Люсьена) графа Ж.-А. Шапталя, а на должность государственного секретаря, специально им учрежденную, назначил Гуго-Бернарда Маре, будущего герцога Бассано - идеального по старательности, оперативности, пунктуальности исполнителя, «своего рода Бертье гражданского ведомства»^[1653]. Награждал он за труд и успехи с равной щедростью и своих друзей, и неприятных ему лично службистов, как, впрочем, и наказывал за леность и неудачи равно тех и других, не разбирая, кто друг, а кто просто слуга. Случалось, Наполеон, подобно Петру Великому, применял к провинившимся соратникам и меры физического воздействия: министра юстиции К. А. Ренье он однажды повалил на диван и «пересчитал ему ребра» кулаком, а верного друга Бертье поколотил каминными щипцами.

Теперь, поскольку речь идет о соратниках Наполеона, самое время помянуть такую побасенку, будто он завидовал многим из них и боялся их. Не только дилетанты, но и серьезные исследователи (Ж. Мишле, Г. Кирхейзен, Д. де Вильпен, М. Брандыс, А. С. Трачевский, А. К. Дживелегов) уведомляли своих читателей, что Наполеон завидовал Л. Гошу, Ж. В. Моро, даже собственным генералам и маршалам - Ж. Б. Клеберу, Л. Н. Даву, А. Массена, что он боялся того же Моро, М. Ж. П. Лафайета, мадам Ж. де Сталь и даже собственного адъютанта Ю. Сулковского^[1654]. Все это несерьезно. Сам Наполеон эти, дошедшие до него через ряд лет слухи о том, что он боялся Моро, воспринял как небылицу: «Конечно, я его не боялся. Во-первых, я никого не боюсь...»^[1655]

Разумеется, Наполеон был далеко не столь совершенен, чтобы считать, подобно герцогине д’Абрантес, столь нелестные упреки в его адрес «лаем, мяуканьем, кваканьем и карканьем над памятью великого человека, великого настолько, что если бы эти пигмеи вздумали измерить его высоту взглядом, у них сделалась бы болезнь шеи»^[1656]. Дело в том, что у Наполеона и дурные черты были крупнее, чем банальная зависть к отдельным людям или боязнь их. Главной его дурной чертой было властолюбие. Он так и говорил: «Моя любовница - власть». И добавлял к этому признанию важное объяснение: «Да, я люблю власть, но люблю ее как художник. Я ее люблю, как музыкант любит свою скрипку»^[1657].

Поклонники Наполеона в ответ на вопрос, что главным образом им двигало в его грандиозных свершениях, говорят: любовь к Франции. Да, он действительно любил Францию, но не столько саму по себе, сколько во главе с собой. Сильнее любви к Франции была все-таки его любовь к власти - над Францией и над всей Европой. Хорошо поняла это Марина Цветаева: «“Ради славы Франции и своей власти”, - вот, в чистоте сердца, девиз Наполеона. Чтобы мир слушался Франции, а Франция - меня. Имя наполеоновской gloire - pouvoir. О личной славе (чистейшей словесности) он, как прежде всего - человек действия, не помышлял. Жечь себя с двух концов ради рокота толп и лепета поэтов, для этого он слишком презирал и толпу и поэтов. Цель Наполеона - власть, последствия добытой власти - слава»^[1658].

Свою безмерную еще до коронации власть Наполеон употреблял и во благо, и во зло человечеству. Он очищал авгиевы конюшни Франции и всей Европы от средневековых режимов, социального неравенства, крепостничества, инквизиции, но делал это, не гнушаясь преступными (хотя и обычными для того времени) средствами - насилием, железом и кровью. Из одной его ипостаси властолюбца вырастали еще две - деспота и агрессора.

Об особенностях агрессивной внешней политики Наполеона, когда ему приходилось в течение 15 лет отбиваться от агрессоров семи антифранцузских коалиций и все-таки самому прибегать к агрессии, подробно речь пойдет во втором томе моего исследования - «Император Наполеон». Но и гражданин Бонапарт, будучи еще генералом Директории, а затем первым консулом, по собственной инициативе, как мы видели в двух его итальянских и египетской кампаниях, реформировал одни, ликвидировал другие и учреждал третьи («дочерние» по отношению к Франции) государственные образования - французского типа. Деспотизм его, для Франции несравненно менее тягостный, чем феодально-абсолютистские режимы России, Австрии, Пруссии, Испании, был настоящим бедствием для стран, завоеванных или поставленных в зависимость от Франции, потому что он унижал и попирал их национальное достоинство, даже если заменял феодальное бесправие самыми передовыми для того времени нормами буржуазного права.