Читать книгу - "Преступление и наказание в России раннего Нового времени - Нэнси Шилдс Коллман"

Самозванец Тимошка Анкудинов встретил смерть на плахе в Москве в 1653 году. Сначала он называл себя знатным русским боярином, позднее сыном или даже внуком царя Василия Шуйского, не имевшего выживших сыновей. Анкудинов прожил насыщенную, полную приключений жизнь: в 1643 году, будучи обвиненным в казнокрадстве и убийстве жены, он бежал из России и отправился искать счастья и покровительства при дворах государей Польши, Молдавии, Валахии, Константинополя, Рима, у гетмана Хмельницкого и в Швеции, а также в других местах. Его соотечественник Константин Конюховский был арестован в 1652 году в Ревеле (Эстония), а сам Тимошка – в 1653 году в Гольштейне. В Москву Конюховского доставила карикатурная процессия. Закованный в цепи, он шествовал впереди длинной процессии, на нем был железный ошейник, к которому пристегнули тяжелую цепь, закрепленную другим концом на железном обруче, служившем ему поясом. Его руки были связаны за спиной, и к ним, а также к его ошейнику были привязаны толстые веревки, которые волочились по земле позади него. Рядом с ним шла вооруженная охрана и ехал на белой лошади подьячий, выкрикивавший: «Смотрите, православные! Вот изменник нашего государя, великого князя, его царского величества! Вот лиходей и предатель земли Русской, нашего любезного отечества! Вот поганый богоотступник, сделавшийся язычником! Вот мерзкий и злой еретик!» Люди толпились вдоль улиц и следовали за процессией. Конюховского доставили в Посольский приказ, где он был подвергнут жестокому допросу и пыткам, включая битье кнутом на дыбе со встрясками, прижигание огнем и раскаленными клещами. В конце концов его заперли в Чудовом монастыре в Кремле, обещая прощение в случае признания, что в результате и произошло.

Менее чем через год поймали и самозванца Тимошку. По прибытии в Москву Тимошка Анкудинов до конца не выходил из роли царевича Шуйского. Когда его привели на пытку, он заявил, что будет говорить только в присутствии знатнейших бояр. Два дня пыток не возымели никакого результата, и поэтому на третий его привели на Красную площадь, где было приготовлено пять колес на шестах. После оглашения приговора его четвертовали: раздели почти донага, отрубили по локоть правую руку и левую ногу по колено, затем то же самое сделали с левой рукой и правой ногой, потом и с головой. Эти пять частей его тела были подняты на колеса и оставлены там на сутки, а туловище бросили на растерзание псам. На следующий день его останки собрали, сняли колеса с шестов и отвезли все в помойную яму за городом. Анкудинов был предан анафеме и похоронен без благословения. Конюховского доставили посмотреть на казнь, а затем отрубили ему три пальца на левой руке и отправили в ссылку. Олеарий записал, что в день казни польского дипломата провели рядом с ее местом, чтобы он сообщил в Польшу и Европу об убийстве «мнимого Шуйского»^[1008].

Подобная казнь-представление устрашала население иначе, нежели в Западной Европе: все было сделано быстро, казнен был только один человек, место казни не было специально оформлено и, судя по источникам, не было трибун для городских властей и других властей предержащих. Однако цели правительства были достигнуты: некоторые иностранные дипломаты в Москве могли засвидетельствовать перед Европой стабильную ситуацию в России, а русская общественность узнала о поимке преступного изменника. После такой позорной смерти Анкудинова народ разочаровался в нем, оглашение приговора узаконило властное правосудие, а выставление напоказ фрагментов его тела поставило самозванца вне закона. Эта казнь ужасала своей жестокостью (хотя была не более жестокой, чем подобные в Европе) и скоростью.

Она отличалась особой жестокостью, потому что четвертование, то есть отрывание конечностей и головы, редко практиковалось в Московском государстве и случаи его применения касались любой измены. Летописи сообщают о случае 1491/92 года, когда из шестерых мужчин «за измену» некоторых четвертовали, а некоторых обезглавили. В записках иностранцев упоминаются случаи четвертования во времена Опричнины, а в 1629 году такое наказание было назначено за «измену», которой назвали убийство крепостным своего господина^[1009]. Сразу после казни Анкудинова, в июне 1654 года, четвертовали еще одного изменника. Об этом событии в письме со Смоленской войны сообщал сам царь Алексей Михайлович. Он написал, что на границе был задержан смоленский дворянин Василий Михайлов сын Неелов, который признался на допросе, что направлялся к польскому королю с информацией о русских войсках. Царь, прибывший на место событий в это время, самолично «изменника Васку Неелова велели четвертовать», однако описание этой казни в письме не приводится. Как было отмечено выше, наказание такого рода стало чаще назначаться в ответ на Медный бунт 1662 года и после него. Так, четвертованию подвергались участники восстания Разина в 1670–1671 годы^[1010]. Очевидно, что этот вид наказания применялся только к людям низших сословий: в XVII веке пятеро мужчин из боярских родов или равного с ними статуса – Шеин, двое Хованских, Безобразов и Шакловитый – были обезглавлены, а не четвертованы (см. главу 15).

Казни Степана Разина в 1671 году и другого самозванца в 1674 году (Ивашко Воробьев, подросток, схваченный в неспокойной области между Доном и Волгой, выдававший себя за царевича Симеона Алексеевича) стали расширенной версией обряда, который был совершен над Анкудиновым в 1653 году. Использовались знакомые составляющие – быстрая пытка, унизительное шествие, оглашение вердикта, прилюдное четвертование и выставление напоказ частей тела. В делах 1670-х годов уровень зрелищной составляющей стал более высоким. Лаконичный комментарий в русских документах о том, что Разина «приговорили казнить злою смертью – четвертовать перед всеми людьми на площади», можно дополнить свидетельствами иностранцев, а также длинным приговором, который ему зачитали. Европейские наблюдатели отмечали не только жестокость казни, но также и эмоциональное поведение осужденного. Еще более интересно, что сохранилось официальное описание казни Воробьева в 1674 году, единственное в своем роде для допетровской эпохи^[1011].