Читать книгу - "От Византии до Орды. История Руси и русского слова - Вадим Кожинов"

А во-вторых, при верном понимании общей картины открывается ранее почти или совсем «не замечаемая» весомая «информация», содержащаяся в давно известных источниках. Обратимся к наиболее объемному источнику сведений о Куликовской битве — «Сказанию о Мамаевом побоище».

Здесь сообщается, что, узнав о движении Мамая к Москве, Дмитрий Иванович посылает навстречу ему — в качестве, выражаясь современным языком, дипломата и разведчика (в частности, сообщившего точные известия о союзе Мамая с великим князем Литовским Ягайло) — «избранного своего юношу, довольно суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютышова» (это был, как известно, далекий предок великого поэта и мыслителя Ф. И. Тютчева). Автор «Сказания» явно стремится «оправдать» решение князя поручить столь ответственную задачу именно юноше, подчеркивая, что он — «избранный», что он особо разумный и смышленый. И все же — почему юноша, а не богатый опытом муж?.. Характерно, что автор изданного в 1985 году сочинения о Куликовской битве, невзирая на вполне определенное сообщение «Сказания», написал о княжеском после: «…уже пожилой и сметливый боярин Захар Тютчев»… Но в другой современной книге дана верная «разгадка»: Захарий был сыном итальянца Дудже, или Тутче, поселившегося в Москве в 1350-х годах^[570], и, очевидно, владел языком своих предков.

И другая «информация» из «Сказания»: отправляясь в поход на Мамая, Дмитрий Иванович взял с собой десяток «московских гостей сурожан». Обычно историки полагают, что речь шла о купцах, осуществлявших торговые отношения между Москвой и крымским городом Сурож (ныне Судак). Но, как убедительно показал Л. С. Хачикян в исследовании «Гости-сурожане» в русских летописях и «Сказании о Мамаевом побоище» (в кн. Русская и армянская средневековые литературы. — Л., 1982, с. 335), эти историки «не учитывают того обстоятельства, что… весь Крымский полуостров называли Сурожским полуостровом» (и даже само Черное море — Сурожским), и потому «гостями-сурожанами» наверняка именовались и те, кто имел дело непосредственно с Кафой.

Пытаясь объяснить причину введения этих людей в состав княжеской свиты и особую важность самого их присутствия в ней (ведь их имена в «Сказании» удостоены специального упоминания в одном ряду с именами главных героев битвы!), А. Ю. Якубовский утверждал, что это-де были люди, «знающие нравы, обычаи и язык татар» и «имеющие более или менее точные сведения о дорогах, мостах, бродах на пути в Орду»^[571]. Другой широко известный историк Л. В. Черепнин так определял «мотив, которым руководствовался московский князь, делая своими спутниками гостей: они могли быть использованы как проводники, толмачи, как люди, осведомленные о нравах и привычках ордынцев»^[572] и т. п.

Однако эти объяснения едва ли хоть сколько-нибудь основательны. Во-первых, в окружении Дмитрия Ивановича было немало людей, постоянно имевших дело и с Золотой, и с Мамаевой Ордой (к таким людям, кстати сказать, принадлежал и сам великий князь, с юных лет не раз посещавший обе орды). Когда в 1380 году потребовалось сообщить хану Тохтамышу радостную весть о победе на Куликовом поле и наладить дальнейшие отношения, Дмитрий Иванович послал к нему, как уже говорилось выше, испытанных знатоков золотоордынских дел Толбугу и Мокшея, а не каких-либо сурожских купцов. Во-вторых, главный опыт и главные знания этих купцов были связаны, конечно же, с крымскими генуэзскими центрами, и, беря их с собой в поход на Мамая, Дмитрий Иванович исходил именно из этого; в «Сказании о Мамаевом побоище» ясно сказано, что гости-сурожане «знаемы… в фрязех» (то есть в итальянцах).

А отсюда, без сомнения, следует, что Дмитрию Ивановичу была вполне известна огромная роль итальянцев Кафы в стане Мамая.

Не приходится уже говорить о том, что, согласно тому же «Сказанию», Мамай после Куликовской битвы сделал не что иное, как «прибеже ко граду Кафе… И собрав остаточную свою силу, и еще хотяше изгоном (набегом) итти на Русскую землю», — то есть именно в Кафе «организовывался» его новый поход. И когда затем по дороге на Русь он был в причерноморской степи перехвачен и окончательно добит Тохтамышем, «Мамай же прибеже пакы (снова, опять) в Кафу… ту(т) убиен бысть фрязи» (то есть убит итальянцами — очевидно, как не оправдавший возлагавшихся на него надежд воитель).

Итак, целая цепь исторических фактов, запечатленных в «Сказании о Мамаевом побоище», свидетельствует о ведущей, определяющей роли итальянцев в походе Мамая на Москву; «фрязы» упомянуты и на первой, и на последней страницах «Сказания».

При этом необходимо иметь в виду, что, согласно современным представлениям, «информация», содержащаяся в «Сказании», почти всецело достоверна. Много лет изучавший «историю» создания самого этого «Сказания» член-корреспондент РАН Л. А. Дмитриев доказывал, что в основу его легло произведение, написанное вскоре же после Куликовской битвы, в конце XIV века:

«И у нас есть основания, — заключал исследователь, — утверждать, что в большинстве подробностей и деталей „Сказания“ исторического характера, не имеющих соответствий в пространной летописной повести, перед нами не поздние домыслы, а отражение фактов, не зафиксированных другими источниками»^[573].

Наряду с ведущей ролью итальянцев по-своему не менее существенна другая тема — союз Мамая с великим князем Литовским Ягайло. Правда, именно в связи с этим нередко ставился вопрос о «недостоверности» сведений «Сказания». Ибо во многих списках «Сказания» вместо Ягайло, который правил Литвой в 1380 году, выступает его, гораздо более известный на Руси, отец — Ольгерд, умерший еще в 1377 году. И стремясь продемонстрировать недостаточную надежность «информации», содержащейся в «Сказании», Л. А. Дмитриев называет три «анахронизма»: Ольгерд вместо Ягайло, присутствие в Москве во время Куликовской битвы митрополита Киприана, который, мол, находился тогда в Киеве, и, наконец, молитва Дмитрия Ивановича перед Владимирской иконой Богоматери, приносившейся в Москву только в 1395 году, во время движения к Руси войск Тимура.

Однако сам Л. А. Дмитриев здесь же признает вероятность принесения в Москву в 1380 году наиболее чтимой иконы — с последующим возвратом ее во Владимир (как было и в 1395 году). Далее, украинский историк Ф. М. Шабульдо в 1987 году убедительнейшим образом доказал, что митрополит Киприан прибыл в Москву уже 3 мая 1380 года — то есть за четыре месяца до битвы — и, кстати сказать, еще в Киеве во многом содействовал укреплению сил Дмитрия Ивановича^[574].