Читать книгу - "Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века - Бенджамин Мозер"

СЛОВО «СТОЛИЦА», ВОЗМОЖНО, НЕ ЛУЧШИМ ОБРАЗОМ ОПИСЫВАЕТ ГОРОД САРАЕВО, КОТОРЫЙ, ПО СЛОВАМ ОДНОГО БОСНИЙЦА, ЯВЛЯЕТСЯ ГОРОДОМ С ОДНОЙ УЛИЦЕЙ.

Эта главная улица проходит вдоль реки Миляцки. Главную улицу пересекают улицы поменьше, и на расстоянии всего нескольких кварталов от реки начинаются крутые склоны холмов, с которых прекрасно просматриваются сады и минареты внутри города. Сараево расположено приблизительно на одинаковом расстоянии от Милана, Стамбула, Вены и Афин. Столица Боснии – это город-космополит, в котором по соседству с мечетями стоят синагоги, католические и православные храмы. Сараево – это пример осуществления плюралистического идеала, позднее воплощенного в Нью-Йорке. Раньше в Центральной Европе было много таких многонациональных городов, но часть из них исчезла на протяжении XX века.

Сараево расположено в глубокой долине между холмами. С одной стороны вход в долину – это действительно узкий проход между холмами, с другой – тоже неширокий, ровной поверхности было достаточно для того, чтобы построить аэропорт. Горнолыжные подъемники расположены всего в нескольких минутах езды от города, и в 1984-м в Сараево прошли зимние Олимпийские игры. Тогда мало кто задумывался над тем, что будут означать такие особенности ландшафта во время войны. Тогда вообще никто не думал о войне.

Через восемь лет после проведения Олимпиады Сараево окружили сербские войска. Осада города продолжалась 1425 дней, дольше, чем осада Ленинграда. Американские военные подсчитали, что могут снять осаду за 48 часов^[1342], но по разным причинам этот план не осуществили.

Правительство Милошевича использовало бывшую югославскую, ставшую сербской, армию для «этнической чистки». Выражение «этническая чистка» появилось в международном лексиконе в результате югославской бойни конца прошлого века. Казалось, что расовый, национальный террор уже не повторится, но в бывшей Югославии он продолжался. Пока правительства большинства цивилизованных стран бездействовали, в Европе, всего в нескольких сотнях километров от Венеции, вновь возводились концентрационные лагеря, бомбили города и голодали сотни тысяч людей.

«Просто удивительно, – говорила молодая боснийка Атка Кафеджич Рейд. – Вчера мы смотрели MTV, а на следующий день вернулись в Средневековье»^[1343]. В городе, принимавшем Олимпиаду, подарок луковицы стал верхом альтруизма. От обстрелов улетели все птицы, люди ходили с бумпакетами с собственными экскрементами, пытаясь найти место, куда их выбросить, и не замечали трупы на улицах, спокойно через них переступая. «Уничтожали европейский город, – писал Давид Рифф, – Карфаген в замедленной съемке на потеху аудитории перед экранами ТВ»^[1344]. Давид был в Боснии в сентябре 1992-го, после первого лета блокады. Как и для многих журналистов, находившихся в Сараево, пребывание в городе стало жизненным «водоразделом». «В прошлой жизни, до Боснии, я льстил себе, что у меня иммунитет на эмоцию возмущения»^[1345], – писал он. Как и многие другие журналисты, приехавшие в Сараево, он приехал туда потому, что в глубине души верил в существование цивилизованного мира, а также в собственный долг информировать этот мир о происходящем. «Если только люди будут знать о Боснии, – думал он, – бойню прекратят»^[1346].

В конце своего визита Давид разговаривал с Миро Пуриватра, который позднее стал организатором сараевского кинофестиваля. Давид спросил Миро, что он может привезти ему. «Я знаю человека, который бы прекрасно понял, что здесь происходит. Это Сьюзен Зонтаг», – ответил он. Миро не знал, что Давид – ее сын. Давид сказал, что попробует это сделать. Спустя несколько недель он снова стоял у двери Миро. «Мы обнялись, и он сказал мне: «Я тебе привез одного гостя». За дверью стояла Сьюзен Зонтаг. Я оцепенел». Лишь спустя месяц Миро понял, что Давид – сын Сьюзен. «Они мне об этом так и не сказали»^[1347]. Эти события произошли в апреле 93-го, и тот визит Зонтаг был первым из 11 посещений города, в котором ее именем назвали одну из центральных площадей и который сыграл настолько важную роль в ее жизни, что Давид какое-то время рассматривал возможность организовать похороны Сьюзен в Сараево.

Сараево расположено на границе влияния ислама, католицизма и православия. Это было место, где в определенной степени остро проявились вопросы, интересовавшие ее всю жизнь. Социальные, политические и художественные. Она уже давно пыталась соединить все эти вопросы, ее понимание эстетики было политическим, ее интересовала связь между умом и телом, переживание власти и беспомощности, то, как человеку наносят боль, как он ее переносит и потом отображает, то, как изображения, язык и метафоры создают и искажают то, что мы называем реальностью. Эти вопросы она обдумывала и буквально драматизировала на сцене в течение трех лет, в течение которых она пребывала в этой, одной из самых горячих точек Европы.

«Я не приехала раньше, потому что боялась, а не потому, что мне было неинтересно, – говорила она во время первого визита. – Я не приезжала раньше, потому что не знала, чем это может быть полезно»^[1348]. После отъезда из Сараево она никак не могла позабыть об этом городе – уж слишком сильным оказался контраст между увиденным там и безразличным равнодушием окружающего мира.