Читать книгу - "Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918 - Ричард Пайпс"

Это невероятное заявление значило, что большевики решились восстановить одну часть сельского населения против другой, развязать гражданскую войну между людьми, мирно жившими бок о бок, чтобы создать себе в деревне опору, которой они раньше были лишены. Штурмовые войска, предназначенные для ведения этой кампании, должны были состоять из городских рабочих, безземельных крестьян и сельской бедноты. Врагами объявлялись состоятельные крестьяне, или «кулаки», — деревенская «буржуазия».

Ленин ненавидел тех, кого называл «буржуазией», с такой сокрушительной силой страсти, что эту ненависть можно было поставить в один ряд только с чувством, которое Гитлер испытывал к евреям: он не был согласен остановиться ни на чем, кроме полного их физического уничтожения. Городской «средний класс» — представители свободных профессий, финансисты, промышленники, рантье — доставили ему мало хлопот, сразу став в позу покорности и подтвердив тем самым один из тезисов основного манифеста российской социал-демократии от 1898 года, что чем дальше на восток, тем «трусливее» в политическом смысле становится буржуазия. Дай им в руки лопату, — и они уже гребут снег, и даже улыбаются через силу, если их хотят сфотографировать. Наложи на них «контрибуцию», — они покорно ее заплатят. Эти люди предупредительно избегали контактов с антибольшевистскими армиями и подпольными организациями. Многие из них уповали на «чудо» вроде германской интервенции или на то, что политика большевиков будет развиваться в сторону большего «реализма». Пока же инстинкт подсказывал им, что надо сидеть тихо. Когда весной 1918 года большевики, желая поднять промышленное производство, стали привлекать их к труду на предприятиях, их надежды ожили. Как выразилась «Правда», такой «буржуазии» бояться было нечего⁵⁸. То же относилось и к социалистической интеллигенции, называемой большевиками «мелкобуржуазной»: у нее были свои соображения, чтобы не оказывать сопротивления. Эти критиковали большевиков, но когда появлялась возможность драться, они быстро принимали защитную окраску и сливались с фоном.

В деревне ситуация складывалась иначе. По западным стандартам, в России, конечно же, не было «деревенской буржуазии», разве что немногочисленная группа крестьян, которые оказались более состоятельными, так как владели несколькими десятинами земли или еще одной лошадью и коровой и могли время от времени нанимать батрака. Но Ленин был одержим идеей «классового расслоения» русской деревни. Еще молодым человеком он изучал статистику земств, обращая пристальное внимание на мельчайшие различия в экономическом статусе разных групп сельского населения: все, что могло указывать на рост дистанции между бедными и богатыми крестьянами, как бы незначительна она ни была, казалось ему зародышем социального конфликта, который могли использовать революционеры⁵⁹. Чтобы установить контроль над деревней, в ней следовало разжечь гражданскую войну, а для этого необходим классовый враг. С этой целью Ленин создал миф о многочисленном сильном и контрреволюционно настроенном классе «кулаков», стремившемся уморить «пролетариат».

Гитлеру было проще — он мог обратиться к генеалогическим («расовым») критериям, чтобы определить еврея. Для определения того, кто являлся «кулаком», критериев не было. Этот термин никогда не был ни социально, ни экономически точно определен: некий очевидец, проведший годы революции в сельской местности, утверждает, что сами крестьяне этим термином не пользовались⁶⁰. Слово это стало употребляться в разговорной речи в России в 1860-е годы и определяло не экономический статус, а психологический тип крестьянина, который в силу личных свойств стоял в общине особняком. Такие крестьяне играли активную роль на деревенских сходках и в волостных судах; иногда они давали деньги в рост, но это не являлось их отличительным качеством. Радикальные публицисты и романисты конца XIX века, увлеченные мечтой об идеальной коммуне, ругали кулаков деревенскими эксплуататорами, но мы не имеем никаких сведений о том, что остальные крестьяне относились к ним враждебно⁶¹. Более того, агитаторы, отправлявшиеся в 1870-е годы «в народ», обнаружили, что в глубине души каждый крестьянин мечтал заделаться «кулаком». Неудивительно поэтому, что как до, так и после 1917 года не было никакой возможности отличить середняка от кулака ни по каким объективным признакам, — даже Ленин в моменты откровенности признавал это⁶².

То, что у слова «кулак» не было точно определенного социального значения, выявилось сразу же, как только большевики решили развязать классовую войну в деревне. Комиссары, посланные на село с целью организовать «бедноту» против «кулачества», не могли справиться с заданием, так как не находили соответствующих социальных эквивалентов в тех общинах, куда их направляли. Один такой уполномоченный доносил из Самарской губернии, что там 40 % населения были кулаками⁶³, а большевистские власти Воронежской губернии сообщали в Москву, что «борьба с кулаками-богатеями невозможна, так как они составляют большинство населения»⁶⁴.

Но Ленину во что бы то ни стало требовалось найти классового врага в деревне: до тех пор, пока деревня была вне его политического контроля и под влиянием эсеров, большевистские бастионы в городах оставались сильно уязвимыми. Отказ крестьян отдавать городу хлеб по установленным ценам дал Ленину возможность натравить городское население на деревню, якобы с целью добывания продовольствия, но на самом деле, чтобы установить там свою власть.

Энгельс высказал мысль, что беднота и безземельный сельский пролетариат может, при определенных условиях, стать союзником промышленного пролетариата. Ленин принял ее на вооружение⁶⁵. Из этой-то предпосылки он стал исходить. В августе 1918 года он вольно и наугад приводил статистические «данные» по классовой структуре российской деревни, что впоследствии привело к страшным результатам. «Допустим, — писал он, — что у нас в России 15 миллионов земледельческих семей, считая прежнюю Россию, до того времени, когда хищники оторвали от нее Украину и прочее. Из этих 15 миллионов, наверное, около 10 миллионов бедноты, живущей продажей своей рабочей силы или идущей в кабалу к богатеям или не имеющей излишков хлеба и особенно разоренной тяготами войны. Около 3-х миллионов надо считать среднего крестьянина, и едва ли больше 2-х миллионов кулачья, богатеев, спекулянтов хлебом»⁶⁶.

Приведенные цифры не имели ни малейшего отношения к действительности: они попросту представляли собой округленные результаты того исследования, которое Ленин проводил до революции, изучая «классовую дифференциацию» российской деревни. К примеру, в 1899 году он вычислил, что отношение богатеев к середнякам и бедноте составляет 2:4:4. В 1907 году он сделал вывод, что 80,8 % крестьянских хозяйств были «бедными», 7,7 % — «средними» и 11,5 % — состоятельными⁶⁷. Называя цифры в приведенном нами вначале рассуждении, Ленин не учитывал тот факт, что в результате аграрной революции количество как богатых, так и бедных крестьян сократилось. Сказав, что беднота составляет две трети населения деревни, он уже через полгода должен был признать, что среднее крестьянство — «это самый крупный слой»⁶⁸. Таким образом становится ясно, что здесь мы имеем дело не со статистическими данными, а с политическими лозунгами, вдохновителем которых был Энгельс: в 1870 году он писал о Германии, что «сельский пролетариат является самым многочисленным классом в деревне»⁶⁹. Если такое обобщение и можно было сделать, говоря о Германии конца XIX века, оно никак не могло быть отнесено к России после 1917 года, в которой «самым многочисленным классом в деревне» являлся середняк.