Читать книгу - "Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев"

Василий Васильевич Катанян:

«Лиля Юрьевна как-то сказала: ужасно то, что я одно время верила, что заговор действительно был, что была какая-то высокая интрига и Виталий к этому причастен. Ведь я постоянно слышала “Этот безграмотный Ворошилов” или “Этот дурак Будённый ничего не понимает!” До меня доходили разговоры о Сталине и Кирове, о том, насколько Киров выше, и я подумала, вдруг и вправду что-то затевается, но в разговор не вмешивалась. Я была в обиде на Виталия, что он скрыл это от меня – ведь никто из моих мужчин ничего от меня никогда не скрывал. И я часто потом плакала, что была несправедлива и могла его в чём-то подозревать».

Не проговорилась ли здесь Лили Брик? Ведь если «никто» из её «мужнин ничего» от неё «никогда не скрывал», то и она, надо полагать, выкладывала всё, что знала, одному из своих «мужчин» – Якову Агранову.

«Признания» выбивали тогда и из Григория Сокольникова. Несмотря на чудовищные пытки, он держался около месяца. Но когда ему сказали, что такая же судьба грозит и его семье, он начал «признаваться».

Тем временем на «процессе 16-ти» Каменев и Зиновьев стали давать показания о причастности к контрреволюционной деятельности Бухарина, Рыкова и Томского. Прокурор Андрей Вышинский тут же заявил, что в отношении этих лиц уже началось расследование. Прочитав 22 августа об этом в газетах, находившийся на даче в подмосковном посёлке Болшево Михаил Павлович Томский (Ефремов), бывший член политбюро, ставший председателем Всесоюзного объединения химической промышленности, тут же застрелился. В предсмертном письме, адресованном Сталину, он написал:

«Если ты хочешь знать, кто те люди, которые толкали меня на путь правой оппозиции в мае 1928 г. – спроси мою жену лично, только тогда она их назовёт».

Сталин послал к жене Томского Ежова, и тот узнал, что Томский имел в виду Ягоду.

А «процесс 16-ти» тем временем продолжался.

В текст обвинительного заключения Сталин и Каганович вносили поправки и добавления. Сталин, в частности, написал, что Киров был убит «по прямому указанию Г.Зиновьева и Л.Троцкого».

И хотя никаких существенных документальных доказательств причастности обвиняемых к предъявленным им обвинениям суду предъявлено не было, все 16 членов «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевско-го центра» 24 августа 1936 года были приговорены к расстрелу.

Приговорённые тотчас же подали прошение о помиловании.

А московских писателей на следующий день вновь собрали на заседание, на котором драматург Владимир Киршон пожалел о том, что…

«…не мы, а ГПУ арестовали писателя Эрдмана… Нам нужно врагов наших разоблачать и беспощадно уничтожать!»

На том же собрании нашлись и такие, кто предлагал себя в качестве палачей-расстрельщиков. Драматург Александр Афиногенов заявил с трибуны:

«Этот факт физического уничтожения есть факт величайшего человеческого гуманизма. Расстрелять мерзавцев – это честь».

Поэт Владимир Луговской поднялся на трибуну вслед за Афиногеновым и сказал:

«Я бы не хотел иметь эту честь. Но давайте ловить, а расстрелять уж сумеют!»

Писатели единогласно приняли резолюцию, которая заканчивалась словами:

«Да здравствует Сталин! Смерть всем, кто посягнёт на его жизнь!»

26 августа газеты объявили, что Советское правительство «отклонило апелляцию о помиловании со стороны осуждённых», и что «приговор приведён в исполнение».

Расстрел производился ночью в здании Военной коллегии Верховного суда СССР. Александр Орлов написал в воспоминаниях, что при приведении приговора в исполнение присутствовали Генрих Ягода, Николай Ежов и Карл Паукер (начальник охраны Сталина). Перед казнью Зиновьев униженно молил о пощаде, целовал сапоги своим палачам, а затем от страха вообще не мог идти. На это тотчас отреагировал Каменев, сказавший:

«– Перестаньте, Григорий! Умрём достойно!»

«Литературная газета» ещё 5 августа поместила стихотворение Александра Безыменского, в котором поэт с гордостью заявлял: