Читать книгу - "Лютер - Иван Гобри"

Напротив, выгоду из проповедей красноречивого и решительного монаха извлекли те, кого моральное оздоровление религии интересовало меньше всего: националистичес-ки настроенное дворянство, жаждущее столкновения Германии с Римом; падшее духовенство, искавшее оправдания своему недостойному поведению; лжемонахи, рвавшиеся из монастырей в мирскую жизнь; князья, с вожделением взиравшие на церковные земли; бюргеры, страстно мечтавшие сколотить состояние; наконец, смутьяны всех мастей, ненавидящие любую власть, и закоренелые греховодники, которых учение о спасении одной верой освобождало от ответственности за совершенные грехи. Доктрины Лютера специально никто не ждал, но, явившись, она устроила многих, найдя среди них живой отклик.

Оговоримся сразу: не следует путать два таких разных понятия, как Реформа и Реформация. Реформа представляла собой возврат к утраченным ценностям, к чистоте нравов и уважению законной власти — то есть ко всему тому, от чего папа, монашество да и все христианство откатились слишком далеко. Вселенские соборы, начиная с Латранского, состоявшегося в 1215 году, ориентировались на реформу Церкви, пока не пришел черед Тридентского собора, вошедшего в историю как собор, осуществивший Реформу с большой буквы. И если усилия Церкви, трудившейся в этом направлении на протяжении двух столетий, предшествовавших рождению Лютера, не принесли плодов, то причина крылась в расколе, глупом и позорном, но тем не менее потрясшем весь западный мир. В традиционном понимании Реформа есть постоянный процесс, протекающий внутри Церкви и осуществляемый силами и властью лиц, ее возглавляющих. Реформа видит свою первейшую цель в воспитании паствы в духе смирения и любви и придает первостепенное значение достижению единства и согласия. Реформация, задуманная Лютером, стремилась к созданию новой Церкви, противопоставившей себя прежней, основанной на ином учении, на иных законах и, разумеется, выдвинувшей другого лидера — открыто заявившего о своей враждебности к первому, не желавшего возвращаться на путь единства и согласия и приложившего все усилия к тому, чтобы разрыв стал окончательным и бесповоротным.

Реформация оформилась — постепенно и порой помимо воли ее вдохновителя — благодаря подмене трех важных понятий, которые затем и легли в основу новой Церкви. Во-первых, произошло смешение проблемы личности с проблемой Церкви. В юности Лютер, сначала послушник, затем принявший постриг монах, всей душой стремился к личной святости и вовсе не помышлял о преобразовании Церкви. По-настоящему его заботило тогда только достижение мира с самим собой. Замкнувшись на сознании собственной греховности — или того, что он называл греховностью, — он меньше всего думал о болезнях, поразивших весь христианский мир. В посланиях апостола Павла доктор Лютер искал и нашел откровения, которые успокоили мятущуюся душу брата Мартина. Успокоили, но лишь до того дня, когда брат перестал быть братом, потому что доктор сумел доказать ему, что принятые им на себя обеты противоречат греховной природе человека, и не только ей, но и истинному учению Церкви. Эти два тезиса устраивали и чувство, и разум, но... Стоило ему вслух провозгласить догмат о спасении одной верой, идущий вразрез с официальным учением Церкви, как он обратился в еретика.

Во-вторых, произошла подмена самого объекта приложения сил Лютера по преобразованию Церкви, отколовшейся от Рима. Именно в этом аспекте уместно подчеркнуть разницу между Реформой и Реформацией. Лютер, вознесенный на роль Реформатора популярностью, которую снискали ему отнюдь не его толкования посланий апостола Павла, никогда не стремился к Реформе Церкви. Поначалу ему удалось ввести в заблуждение многих гуманистов, читавших его латинские сочинения, в первую очередь Эразма. Но очень скоро они поняли, что меньше всего озабоченный улучшением нравов, Лютер со своей доктриной неизбежности греха объективно лишь способствовал легализации существующих безобразий и, более того, их проникновению в такие сферы, где до него ничем подобным и не пахло. Вместо того чтобы призвать монахов возлюбить безбрачие, он всеми силами толкал их к разврату; вместо того чтобы напомнить им о смирении, открыто подстрекал к бунту. Практика религиозной жизни его больше не интересовала. Его заботила лишь теория — учение о спасении одной верой. И ничто не мешало теперь любому желающему броситься в омут греха с головой. Объявив о тщете дел, Лютер пришел к неизбежному выводу о необходимости закрыть монастыри, есть по пятницам сало и таскаться по борделям.

Наконец, третья подмена касается сферы религии и сферы политики. Ни Гуттена, ни Зиккингена, поверивших в мятежный потенциал Лютера, распространявших его труды и вербовавших ему сторонников в рядах аристократии и интеллигенции, совершенно не занимали вопросы чистоты религии. Князья-лютеране, гнавшие вон монахов и запрещавшие служить мессу, сами отнюдь не отличались набожностью. Чего стоили в этом отношении курфюрсты Саксонские, курфюрст Бранденбургский, не говоря уже о ландграфе Гессенском или короле Датском — прожигателях жизни, жадных до власти и денег! Поэтому Лютер не только не способствовал нравственному очищению Церкви, но, напротив, подтолкнул ее, во всяком случае, в Германии, к дальнейшему моральному падению. Он не только не освободил Церковь от гнета светской власти, но полностью подчинил первую последней. Его Церковь Духа оказалась на поверку нежизнеспособным мифом. Секуляризация церковных земель и замена власти епископа властью князя привели к утрате Церковью политической самостоятельности.

Одновременно Церковь лишилась и своей духовной власти. Учение о свободе толкования Писания вылилось на практике в появление бессчетного числа новых догм и догматиков, их защищающих, а новая Церковь тут же начала дробиться на секты и толки, соперничающие друг с другом и предающие друг друга анафеме. Каждый из лидеров вновь образованных группировок считал отныне своим долгом толковать Писание по-своему, при этом максимально выхолащивая его суть. Нападки на авторитет Церкви, освященный тысячелетней традицией, приняли столь грубую и разнузданную форму, будоража самые низменные, самые порочные из человеческих устремлений, что такие добродетели, как смирение и долг, вообще потеряли в глазах людей всякую цену. Католики покорялись папе не потому, что считали его святым, а потому что он был для них наместником Иисуса Христа на земле. Даже если его власть оборачивалась деспотией, верующие знали: папа имеет право диктовать им законы бытия. Мало того, высмеивая и принижая культовые ценности и аскезу — по Лютеру, бессмысленные потуги гордыни, — новое учение сводило на нет понятия духовного труда и благочестия.

Итак, Лютер не принес никакой пользы Церкви. Но, может быть, он послужил хотя бы Германии? Может быть, злейший враг папы и приятель Гуттена способствовал процветанию Германской империи? Увы, его роль была прямо противоположной. Вспомним для начала его собственные сетования и горькие вздохи его сподвижников по поводу нравственного разложения, захватившего государства Центральной и Северной Германии. Но бытовой распущенностью дело не ограничилось. Отчуждение церковных земель в пользу алчного дворянства сопровождалось закрытием и ликвидацией лечебниц и прочих богоугодных заведений и как следствие обесцениванием в глазах обывателей таких ценностей, как милосердие, доброта, сострадание к бедным и обездоленным. В области культуры, особенно в сфере изобразительных искусств, начался настоящий застой, чтобы не сказать хуже. Проклиная скульптуру, витражи, фрески, заалтарные картины как проявления идолопоклонства, а величественные готические здания как символ торжествующего папизма, Лютер перечеркнул само существование сакрального искусства. Должно быть, вчерашнему монаху доставляло немалую радость наблюдать за гибелью того, чему он еще недавно с трепетом поклонялся и что потом с ненавистью отверг. Уничтожение католического культа — и его обрядов, и его вещественных воплощений — можно считать актом культурной революции, ставившей своей целью стереть из памяти людей реалии минувшего прошлого. Именуя былое кощунством, легко было натравить народный гнев на виновников этого кощунства — католиков.