Читать книгу - "Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер"

— У них есть власть, а власть убивает все идеалы.

— Как бы то ни было, та же самая природа, которая создала змей, тигров, инквизицию, гитлеров, сталиных, создала и верующего еврея. Говорят, что евреи жили в вакууме и все такое прочее. Однако в природе нет вакуума, а если и есть, то он тоже является частью природы. Если уподобить вакуум полю терниев и в окружении миллионов терниев может вырасти цветок, это означает, что среди них может вырасти множество цветов.

— Такое возможно, если для этого существуют условия: глубокая вера и бесконечное Изгнание. Отмените одно из этих двух основных условий, и все развалится. Когда кончается вера, евреи ассимилируются, а дайте им страну, они начнут вести себя как иноверцы. Ни веры, ни Изгнания нельзя создать искусственно.

— Все создают искусственно. Когда пашут и засевают землю, это тоже искусственный процесс. Мне уже скоро пятьдесят, и моя жизнь была сплошной длинной цепью страданий и зла. Я всегда хотел кем-нибудь стать. Говорят, что у каждого еврея есть комплекс Мессии. Я всегда, буквально с детства, к чему-то готовился. Вы будете смеяться, но к пяти годам я уже думал обо всех этих делах. Я увидел, как дети замучили кошку, и заболел от этого. На протяжении нескольких месяцев я не мог успокоиться. Я прочитал, как царь Давид отдал на убиение детей царя Саула,[357] и во мне загорелся такой огонь, что я не могу вам даже описать. Я только все время задавал вопросы о Боге. У меня были все признаки человека, способного на нечто высокое, но вдруг я все это растратил на мелочи. Всю свою энергию я растратил на то, что бегал за женщинами. Я стал равнодушен к чужим страданиям, слезам, даже смерти. Вы знали Станислава Лурье, а я знаю, что стал для него ангелом смерти.

— У него было больное сердце.

— Я знал об этом и отправил его в могилу. Через три дня после этого я обманул и Анну. Таковы сухие факты.

— Мы все делали подобные вещи.

— Да, потому что такова наша культура. Все — убийство, ложь и разврат. Я покупаю газету, и она полна убийства и разврата. Я включаю радио — и снова то же самое. Я открываю книгу — и опять это же. То же самое в театре, в кино. Куда ни сунешься, в том, что они называют искусством, — один и тот же мусор, как и в желтой прессе. Лучшие слои общества ведут себя как уголовники. Судьи и преступники сидят в одних и тех же ночных клубах и слушают одно и то же сквернословие. Люди женятся, и во второй же вечер после свадьбы муж с женой идут посмотреть комедию, в которой высмеивают обманутого мужа. Вся современная культура — это сплошной садизм. Именно она — мать коммунизма и нацизма, мать всяческого зла.

— А что с наукой?

— Она служит убийцам и оправдывает любое злодейство. Такова правда.

— Да, это правда. Но что можно с этим сделать? Я вам завидую. В вас остался еще юношеский огонь, протест, моральная ярость. У меня и этого уже нет. Я скажу вам что-то, чего не должен говорить: я живу с женщиной, которая ушла от меня к нацисту.

Грейн какое-то время молчал.

— Она здесь, в Нью-Йорке?

— Да, она и дочь. Анна вам, наверное, все рассказала.

И Соломон Марголин поспешно выпил стакан воды.

6

— Почему вы это делаете, если позволительно вас спросить?

— Спросить, конечно, позволительно. Я делаю это потому, что дочь — это моя родная дочь, а к жене я привык. Мне больно об этом говорить, но я неспособен в своей личной жизни руководствоваться счетами и интересами еврейского народа. Я слышал, что ваш сын тоже женился на христианке.

— Да, я потерял своих детей. Что бы ни произошло в будущем с еврейским народом, ко мне это уже не будет иметь никакого отношения. Мои внуки будут иноверцами. Мои дети фактически тоже иноверцы с той лишь разницей, что настоящие иноверцы по большей части хоть как-то связаны с христианской религией, а у моих детей совсем нет Бога.

— С этим теперь уже ничего не поделать.

— Но все это — моя работа, моя вина. Я им дал такое воспитание. Я им показывал пример. То, что евреи строили на протяжении поколений с такой самоотверженностью, я разрушил за несколько лет. Вы правы. Теперь уже поздно. Но только теперь я со всей ясностью осознал, что натворил.

— Что вы хотите сделать конкретно? Вы ведь не можете заставить себя поверить в то, что «Шулхан арух» рабби Мойше Исерлеса и «Сифтей коэн» рабби Шабтая Коэна,[358] и «Турей захав» рабби Давида Сегаля,[359] и «При мегадим» рабби Йосефа Теумима[360] — что все эти книги были даны евреям Богом на горе Синайской.

— Не могу. Дай Бог, чтобы мог. Но в моих силах попытаться изолировать себя от культуры, выдающей в каждом поколении Гитлера, Сталина и других убийц. У меня осталась одна вера: в свободу выбора. Все еврейство, большая часть его заповедей и запретов имели одну-единственную цель: изолировать евреев от народов мира. Чем больше становилась опасность ассимиляции, тем больше появлялось запретов. То, что я хочу сейчас сделать, я фактически хотел сделать всегда. Я читаю утром газету и буквально ощущаю, что весь пропитался ядом. Я захожу в кинотеатр и чувствую, что наелся нечистого. Я просто скотина жвачная. Моя голова сама собой думает только о разврате и убийстве. И так целый день и ночью во сне то же. Я не хочу перед вами исповедоваться. Я прекрасно знаю, что не рассказываю вам ничего нового.

— Нет, таков человек. Я во время Первой мировой войны работал в военном госпитале. Раненые и больные, которые там лежали, целый день разговаривали только о разврате и убийстве. О здоровых и говорить нечего.

— Я знаю. Казарма, учреждение, в котором людей учат защищать Отечество, это школа садизма. От молодого человека требуют, чтобы он жертвовал собой ради своих соотечественников, но при этом его оскорбляют, его унижают, его топчут. В колледжах каждому новому студенту устраивают всякие гнусности. Полиция вступает в сговор с преступниками. Суды выносят приговоры, плюющие на истину. Адвокаты советуют преступникам, как отвертеться от справедливого наказания. Сейчас выходит исследование Кинси,[361] которое дает картину семейной жизни. Это в демократических странах. У тех же, кого можно