Читать книгу - "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон"

Олауда Эквиано, один из немногих рабов, который описал пережитое им, был «подавлен ужасом, физической болью и душевными страданиями». Оказавшись на борту, он почувствовал, будто попал в тюрьму в мире злых духов. Этот юноша был готов отдать десять тысяч собственных миров, если бы владел ими, чтобы обменяться местами с самым последним рабом в своей собственной стране^[133].

Эквиано повезло — он был очень молод, его постоянно мутило, поэтому юноша находился на палубе с командой. Большинство же рабов держали внизу, в трюмах, прикованными в несколько ярусов. Их набивали туда, словно сельдей в бочку, причем часто так тесно, что лежать они могли только на боку валетом. Судя по словам одного свидетеля, «им отводилось даже меньше места, чем человеку в гробу»^[134].

Во время двухмесячного путешествия, особенно, если оно затягивалось из-за штормов или штилей, рабы вели жизнь, подобную агонии. Они задыхались в тесном помещении, «дышали отвратительным воздухом, катались в собственных испражнениях». Железные кандалы врезались им в плоть, их плохо кормили, начинались болезни. Худшим убийцей считалась дизентерия. Она распространялась из-за того, что еду подавали в общих ведрах, включая такие «деликатесы», как маис с густым соусом из пальмового масла, муки, воды и перца, а также вареные конские бобы. Предполагалось, что эти кушанья вызывают запор.

Иногда раб мог обнаружить, что прикован к разлагающемуся трупу. В конце концов, мертвеца выбрасывали акулам, постоянно сопровождавшим корабли работорговцев. При хорошей погоду предпринимались попытки вымыть нижние палубы, что делалось с использованием уксуса и лимонного сока. От запаха пытались избавиться при помощи горящей смолы и самородной серы, которые жгли на сковородках. Более того, рабам иногда давали ром и табак и заставляли выполнять физические упражнения на палубе. Но если они демонстрировали вялость или неповоротливость, применялась плеть— кошка-девятихвостка. Как отмечал один свидетель, «радость помучить другого человека — это естественная склонность тех, кто занимается такой недопустимой коммерцией»^[135].

Не выдерживали даже самые «приличные» капитаны. Джон Ньютон, который в дальнейшем написал «Поразительную Грейс» и «Как сладко звучит имя Христа», совершенно спокойно относился к использованию тисков для больших пальцев. Но он осуждал «излишние вольности», разрешенные в отношении не закованных в цепи рабынь (которые составляли примерно треть одной поставки).

Рабыни часто «становились жертвами грубой похоти белых дикарей»^[136].

Меньшая часть судов представляла собой «наполовину сумасшедший дом, наполовину бордель»^[137]. Там происходило жестокое насилие и пьяные оргии, достойные маркиза де Сада, чьи последователи находили рабовладельческое общество Вест-Индии «идеальным испытательным полигоном»^[138].

Рабы часто сопротивлялись. Иногда они пытались отказаться от пищи, и тогда их кормили насильно. «Раскаленные докрасна угли клали на лопату и подносили близко к губам, чтобы опалить и обжечь их»^[139]. В одном плавании из восьми рабы устраивали мятеж. Почти всегда такие восстания зверски подавляли. Часто невольники перебирались через сети, которые свисали с боков судна для предотвращения самоубийств, после чего бросались за борт. Идя ко дну, они поднимали руки вверх, «словно радуясь, что вырвались»^[140].

Европейцы любили говорить, что африканцы не знают свободы, поэтому не могут ее любить. Но жизнь свидетельствует совсем о другом. По словам Оттобаха Кугоано, который сбежал в Англию и получил образование, «идеалы горят столь же ревностно и горячо в груди эфиопа, как и в груди любого другого жителя Земли»^[141]. Одна женщина ела землю, прибывшую с грузом африканского ямса. Как казалось, она «радовалась возможности получить хоть что-то с родной земли».

Рабы выли от боли из-за потери свободы^[142]. Никто яснее не осознавал, что рабство — это худшее из зол, поскольку порождает все остальные разновидности зла.

Ямайка, крупнейший поставщик сахара для Британии и рабовладельческое «депо», выглядела с моря, словно кусочек рая. Высокие красноватые горы на фоне сапфирового неба, окутанные легкой дымкой и покрытые густой зеленой растительностью, « выглядели, словно только что созданные»^[143]. На языке араука «Ямайка» означает страну, богатую источниками. В каждой долине острова есть свой ручей, а в каждой расщелине — свой водопад.

Христофор Колумб назвал Ямайку «самым красивым островом из всех, которые он когда-либо видел в Индии»^[144].

Холмистая местность острова покрыта рощами гвоздичного перца и тамаринда (индийского финика), там растут кокосовые пальмы, пальмы сабаль, апельсиновые деревья, горная капуста. Как заметил один путешественник, они «перемешиваются с раскачивающимися плюмажами бамбука, тут и там виднеются топинамбуры, густые кусты олеандра, красным и малиновым цветом мерцают африканские розы, поднимаются живые зеленые изгороди из жасмина и виноградной лозы, заметны свисающие, словно маленькие факелы, пучки сирени, серебристо-белые и шелковистые листья портландии… Все они вместе составляют разноцветное кружево. С Ямайкой в этом могут соперничать лишь немногие страны. И никто не в состоянии ее превзойти»^[145].

В прибрежных долинах возделывалось много сельскохозяйственных растений, но царем среди них считался сахарный тростник. По мнению путешественников, только что засаженное поле — «одно из самых великолепных зрелищ растительного мира»^[146]. В гавани Кингстона, огромной и закрытой, могли бы встать на якорь все суда Королевского Флота. И сама казалась потрясающе живописной.