Читать книгу - "1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский"

Когда Александр объявил о намерении отправиться в Эрфурт, большинство из его окружения уговаривали царя не поступать подобным образом, поскольку знали о его слабости и боялись, как бы он не подписал там каких-нибудь новых соглашений. Существовал также и скрытый страх, что он чего доброго не вернется: всего несколькими месяцами ранее, Наполеон пригласил испанского короля Карла IV с сыном на встречу в Байонну, где без лишних церемоний низложил монарха и велел взять обоих под стражу. Эти подспудные страхи наилучшим образом отразились в письме матери царя, написанном как раз, когда тот собирался в дорогу. Хотя тон послания и неоднозначен, тем не менее, он выдает отчаяние автора. Вдовствующая императрица умоляла сына не ездить на встречу, говоря, что его присутствие у Наполеона послужит ударом по достоинству всех русских людей и приведет к потере ими веры в своего государя. «Александр, трон непрочен, если власть не основывается на сильном чувстве, – говорила мать императора. – Не разочаровывайте людей в том, что они считают самым священным и дорогим в вашей августейшей персоне. Распознайте любовь в их нынешней тревоге и не идите добровольно склонить голову, увенчанную самой прекрасной из диадем, перед идолом удачи, идолом, проклятым во имя настоящего и будущего гуманизма. Отступите от края пропасти!» Она вновь и вновь заводила разговор о самом сильном из страхов. «Александр, во имя Божие, бегите своего падения. Уважение людей утратить легко, а вернуть непросто. А вы потеряете его из-за этой встречи, и вы потеряете империю и погубите семью…»

Александр отвечал спокойно, основательно аргументировал избранную позицию и демонстрировал истинный макиавеллизм в своем ясном видении ситуации. Он словно плеснул холодной воды на воодушевление, порожденное Байленом и Вимейру, указывая на отсутствие действительной значимости у обоих поражений, на наличие у Наполеона достаточного могущества для завоевания Испании и разгрома России, пусть даже на помощь ей придет Австрия. Единственно верным направлением представлялось ему проводить курс на мобилизацию мощи России и терпеливо ждать момента, когда силу эту, вкупе с австрийской, можно будет использовать самым наилучшим образом для достижения решительных результатов. «Однако трудиться в направлении сей цели мы можем лишь в полнейшей тишине, а не похваляясь нашим оружием и приготовлениями публично или громко понося того, кому желаем бросить вызов», – разъяснял в ответ царь.

Он указывал, что Франция всегда будет предпочитать союз с Россией состоянию конфликта, а посему Наполеон ничего дурного ему не сделает, как и не пойдет войной на Россию, если только та не спровоцирует императора французов. Царь опасался, как бы Австрия слишком рано не соблазнилась возможностью выиграть в войне с Наполеоном, чем гарантировала бы собственное падение и отодвинула на годы момент, когда бы они встали против него вместе, имея верный шанс победить. Кроме того Александр считал, что поездкой в Эрфурт и явной готовностью поддерживать Францию против Австрии заставит правителей последней дважды подумать прежде, чем перейти в наступление, заранее обреченное на поражение. «Если встреча не принесет никаких плодов, но лишь поможет предотвратить прискорбное несчастье, то и тогда уже стоит поехать, несмотря ни на какие неприятные стороны, связанные с этим визитом», – мотивировал принятое решение царь. С сестрой Екатериной он позволял себе быть более кратким. «Наполеон считает меня дураком, – писал он, – но хорошо смеется тот, кто смеется последним»^{40}.

Наполеон, надо полагать, не замечал еще внешних признаков такого рода мышления, хотя и был неприятно поражен переменами, произошедшими в Александре. Император французов нашел в нем больше самообладания и раздражающего упорства, к тому же беседы их ничем не напоминали задушевное общение в Тильзите, причем до такой степени, что как-то Наполеон не на шутку распалился, сорвал с головы шляпу, бросил ее и принялся топтать^{41}.

Александр приехал в Эрфурт в поисках каких-то выгод или уступок, которые могли бы послужить оправданием его видимого подчинения Наполеону перед скептиками у себя дома. Однако Наполеон пребывал не в том настроении, чтобы дарить. Он отклонил предложения Александра по части дальнейшего наступления в сторону Константинополя, поскольку пришел к заключению о невыгодности для Франции какого бы то ни было деления Османской империи, ибо оно сулило больший выигрыш России. Он позволил Александру закрепиться в Молдавии и Валахии, а также отобрать у Швеции Финляндию. Согласился вывести свои войска из великого герцогства Варшавского и начать снимать французские гарнизоны в городах Пруссии. Однако на том уступки и ограничивались. Александр не стал открыто восставать против основ альянса, и согласился, как и прежде, играть роль верного союзника в свете австрийской угрозы. «Оба императора расстались довольно-таки удовлетворенными достигнутыми договоренностями, но в глубине души разочарованными друг в друге», – писал об Эрфурте Коленкур^{42}.

Обеспечив, как он считал, поддержку со стороны Александра, в ноябре Наполеон вернулся к делам в Испании, куда и отправился лично. 4 декабря он находился в Мадриде и оттуда приступил к действиям по умиротворению страны. Точь-в-точь как и предвидел император французов, Австрия не преминула воспользоваться благоприятной возможностью ударить ему в спину и в апреле 1809 г. вторглась на территории его баварского и саксонского союзников.

Наполеон перешел Пиренеи в обратном направлении и отправился помогать германцам. 21–22 мая он дал австрийской армии сражение при Эсслинге. Оно едва не закончилось проигрышем для Наполеона, его аура непобедимого воителя несколько померкла, а в сердцах врагов затеплилась надежда. Однако 6 июля император французов решительным образом одержал верх над противником в битве при Ваграме и затем продиктовал мирный договор с Австрией. Однако удовлетворения он вовсе не чувствовал. Александр, на помощь которого Наполеон так рассчитывал с момента, когда узнал о наступлении австрийцев, реагировал очень вяло – его войскам понадобилась целая вечность на дорогу к театру военных действий в Галиции. Когда же русская армия^[12], наконец, добралась туда, она принялась исполнять этакие тактические пируэты, нацеленные на избежание столкновения с австрийскими формированиями, причем настолько виртуозно, что за весь поход в числе потерь оказался лишь один человек.

Наполеон поверил Александру и уже начинал платить свою цену за это. Ему отныне предстояло приложить больше усилий для удержания при себе союзника и следовало хорошенько обдумать, на какие уступки пойти для достижения целей в данном вопросе. Однако император французов даже и не предполагал, до какой степени Александр освободился от его влияния. Наполеон, совершенно очевидно, не знал о происходивших в Эрфурте тайных переговорах с царем его собственного министра иностранных дел, Талейрана. «Вам спасать Европу и вы достигните сего, только если встанете против Наполеона», – будто бы говорил Талейран Александру тогда. Но и Талейран, похоже, пребывал в неведении относительно замыслов царя, который уже тогда считал себя ведущим личный поединок с Наполеоном. Вместо получения ценного союзника усилиями своими Наполеон сотворил грозного соперника, который стремился сковырнуть императора французов с пьедестала величайшего монарха мира, а не просто-напросто победить его. «Места для нас двоих в Европе нет, – писал Александр сестре Екатерине перед отъездом в Эрфурт, – рано или поздно одному из нас придется уйти»^{43}.