Читать книгу - "Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве. 1953 - начало 1980-х гг. - Владимир Козлов"

В марте 1949 г., т.е. спустя год после организации особых лагерей, Первое управление ГУЛАГ МВД зафиксировало в этих лагерях уже не просто активизацию подготовки групповых и вооруженных побегов (побеговые настроения всегда охватывали зеков с приближением весны), но и оформление относительно внятной политической мотивации - например, «с целью продолжения на воле активной борьбы против советской власти»⁶⁶. В ряде случаев лагерная мифология неправомерно героизировала подобные «восстания» В действительности это были весьма кровавые события. Так, во время побега из Обского лагеря группа в 19 человек, отделившая от основной массы, полностью уничтожила все население оленеводческого стойбища (42 человека, среди которых большинство были женщины и грудные дети)¹. Если уничтожение взрослых еще можно было объяснить преступной «прагматикой» - оленеводы всегда были злейшими врагами беглецов, ибо за каждого убитого и сданного властям беглеца местные жители получали вознаграждение, то убийство грудных детей было, мягко говоря, избыточной и устрашающей жестокостью.

Окончательное вступление Гулага в «эпоху бунтов» следует связывать не только с простым фактом концентрации государственных преступников в особых лагерях. Изолированный от всего мира и, казалось бы, замкнутый в себе Гулаг на самом деле чутко прислушивался к пульсу мировой политики. «Долгосрочники», как политические, так и уголовные, сконцентрированные в особых лагерях, штрафных и каторжных лагерных отделениях, воспринимали свою участь как пожизненное заключение. Не приходилось рассчитывать ни на амнистию, ни на досрочное освобождение. В этой ситуации взгляды заключенных были обращены к внешнему миру. Ожидание того дня, когда «холодная война» перерастет в горячую, было для многих, особенно идейных противников режима, единственным лучом надежды. После начала войны в Корее в 1950 г. эти индивидуальные надежды стали одной из социально-психологических доминант антисоветского «особого» Гулага.

Ожиданию «светлого праздника освобождения извне» сопутствовало широкое распространение повстанческих настроений среди отдельных категорий заключенных. Практические выводы из международной обстановки прежде всего сделали украинские и (в меньшей степени, если судить по оперативным донесениям) литовские националисты. В 1951-1952 гг. среди украинцев-каторжан вовсю шли разговоры о предстоящем реванше, который в скором времени Англия, Америка, Западная Германия и Япония «устроят Советскому Союзу», и о кровавой мести коммунистам. Наиболее активная и решительная часть заключенных украинцев не только уповала на американцев, которые «придут и освободят нас из лагерей, но и призывала поднять восстание в первые дни войны, чтобы самим освободиться из лагеря»⁶⁷. "В район Воркуты,- говорили они,- достаточно выбросить один десант, а здесь в лагере мы должны быть готовы и в любую минуту двинуть лавину заключенных и каторжан на большевиков и стереть их с лица земли"⁶⁸ (Речлаг).

По информации из Дубравного лагеря , украинские националисты также распространяли «антисоветские провокационные слухи о близости войны англо-американского блока с Советским Союзом»⁶⁹. Заключенных особых лагерей время от времени захлестывали страхи и опасения «быть расстрелянными в случае возникновения войны» (Дубравлаг, весна 1952 г.), что не могло не провоцировать повстанческих настроений у наиболее решительной части заключенных особого контингента. Появлялись рукописные листовки «антисоветско-повстанческого содержания» с призывами «к вооруженному восстанию заключенных», объединению в боевые группы «для вооруженного выступления и самоосвобождения», для борьбы «совместно с американцами против советской власти» (обращение к солдатам и офицерам охраны)⁷⁰.

Агентурная информация, поступавшая из особых лагерей после начала войны в Корее, показывала, что подпольные группы заключенных и их руководители при благоприятных внешних условиях внутренне готовы к восстанию, что подпольная антисоветская деятельность, например, заключенных украинских националистов может органично перерасти в подготовку восстания. На этот случай они запасались холодным оружием и изготовляли самодельные гранаты, сознательно распространяли слухи «о скором нападении США через Берингов пролив». Под разговоры о том, что «все заключенные особого лагеря в начале войны будут советскими властями расстреляны», шла пропаганда подготовки «к вооруженной "самообороне"» (Береговой лагерь)⁷¹. Следует заметить, что подобные слухи и настроения были постоянным лагерным фоном, той социально-психологической реальностью, которой жили особые лагеря, даже если в них в тот или иной момент времени вообще не было никаких следов деятельности подпольных организаций.

При всей остроте международной обстановки в начале 1950-х гг. большая война откладывалась. Среди радикальной части украинского подполья можно было время от времени услышать: "Мы сами должны возглавить борьбу и, соединившись с вольными и заключенными других лагерей, поднять восстание...»⁷². В 1952 г. в некоторых лагерях, особенно тех из них, где концентрировались «западники», особый контингент попытался перейти к тактике организованных волынок, бунтов и коллективных голодовок (Дальний лагерь)³. Весной 1952 г. повстанческие настроения и действия были отмечены в Камышовом лагере, где бывшие члены ОУН, УПА и бандеровцы активно готовились к организации массовых беспорядков, нападению на охрану и освобождению из лагеря. Для этого украинское подполье обладало достаточно разветвленной структурой. Был создан штаб, в который входили "служба безпеки" (безопасности), "служба техники", боевые группы и группы исполнителей террористических актов, политического воспитания и материального обеспечения. "Служба безпеки" была связана со старшими бараков и дневальными, вела систематическое наблюдение за заключенными, выявляла среди них секретных сотрудников МВД и МГБ «с целью их убийства». Заключенных, посещающих лагерную администрацию или вызываемых для допросов и опознаний, оуновцы запугивали, терроризировали и подвергали пыткам. Штабу через вольных работников удалось наладить нелегальную связь со ссыльными западными украинцами, проживавшими в ряде городов Кемеровской области¹.

Аналогичная информация поступила в июне 1952 г. из Песчаного ИТЛ. Там подпольная бандеровская группа, возглавляемая заключенными с «большим опытом по руководству украинскими националистами на воле», также создала руководящий центр и группы агитации, разведки и снабжения. Организация охватила своим влиянием несколько лагерных отделений. Членов организации, дававших присягу и беспрекословно соблюдавших дисциплину, ориентировали не только на выявление и уничтожение агентуры МВД и МГБ, организацию вооруженных побегов с разоружением охраны, но и установление связи с националистическим подпольем на территории СССР и за кордоном. Стратегическая задача состояла в том, чтобы оторвать лагерное население из-под влияния администрации, идеологически и тактически подготовить его «для повстанческого выступления в удобном случае»⁷³.