Читать книгу - "Царь и султан. Османская империя глазами россиян - Виктор Таки"

Степень конфликтов вокруг церемонии зависела от соотношения сил, установившегося после недавно закончившейся войны, выгодности или невыгодности заключенного мирного договора, а также от относительной значимости церемониальных вопросов в списке предметов переговоров. В 1740–1741 годах отношения между российским посланником и османскими властями несколько раз были на грани разрыва из-за стремления россиян добиться от османов, ободренных Белградским договором, хотя бы символической компенсации за проигранный мир. В 1775 году, как демонстрирует хотинский эпизод, отношения также были весьма напряженными, потому что османы стремились добиться хоть каких-то компенсаций и за проигранную войну, и за проигранный мир. Напротив, в 1793 году та же самая церемония размена посольств, на этот раз состоявшаяся у местечка Дубоссары на Днестре (ставшем в 1791 году границей двух империй), прошла гораздо более гладко. В войне 1787–1791 годов османы потерпели менее сокрушительное поражение, чем пятнадцатью годами ранее и, кроме того, были заинтересованы в союзе с Россией. Однако это не помешало Кутузову вступить в препирательства по поводу церемониальных вопросов. Несмотря на то что османы, по свидетельству самого Кутузова, оказали ему бóльшие почести, чем Репнину, он находил необходимым затевать «долгие споры» по поводу того, каким образом османские представители облекут его в традиционный для принимаемых султаном иностранных посланников кафтан^[98]. Тем не менее атмосфера в 1793–1794 годах была более дружелюбной, чем в 1740–1741 или в 1775-м. Согласно автору неофициального описания посольства Кутузова Иоганну Христиану Струве, встреча послов на Днестре была праздничным событием: «Ни одного дня не проходило без увеселений и празднеств, фейерверков, иллюминаций на обоих берегах реки, пиров, танцев и всевозможных развлечений, в которых русские и турки принимали участие с равным участием и уверенностью»^[99].

Великие посольства представляли собой небольшие армии, организация, продвижение и снабжение которых были непростыми задачами для обеих сторон. Посольство Румянцева включало 492 солдат, помимо чиновников посольской канцелярии и офицеров. Всего под начальством Репнина было шесть или семь сотен человек, и ему требовалось 1200 лошадей, чтобы привести эту массу людей в движение. Трудности, которые испытывали османские власти в деле снабжения посольского проезда, были причиной медленного его продвижения. То же самое касалось еды и фуража: Репнин жаловался, что их зачастую доставляли только к вечеру, так что людям и животным приходилось проводить целый день без пищи^[100]. Напротив, в 1793 году медленное продвижение российского посольства объяснялось умышленным промедлением самого Кутузова, который не хотел прибывать в османскую столицу, прежде чем османский посол Мустафа Расих-паша достигнет Петербурга^[101]. Путешествие, которое для многих поколений российских посланников было полно опасностей и вызовов, стало достаточно приятным времяпрепровождением, если верить описанию секретаря посольства И. Х. Струве:

мы составляли небольшую армию, которая продвигалась легко и весело и была с избытком снабжена всем, что могло способствовать нашему удобству и удовольствию… Наиболее знатные особы в свите посла ехали в красивых каретах, за которыми следовала длинная вереница повозок, нагруженных слугами и багажом. Процессию замыкал отряд хорошо дисциплинированных российских войск. Вдоль всей дороги собрались зеваки, удовлетворявшие свое любопытство видом столь многочисленной кавалькады^[102].

Маршрут чрезвычайных посольств послепетровской эпохи отличался от пути, которому обычно следовали российские посланники в XVI и XVII столетиях, что свидетельствовало об изменениях в российско-османских отношениях. Чтобы достичь Константинополя, московские послы должны были пройти через земли непокорных донских или запорожских казаков, преодолеть жадных до подарков губернаторов Азова и Каффы или, что еще хуже, пересечь земли хищнических крымских татар и наконец испытать свое счастье в непредсказуемом Черном море. Напротив, Репнин и большинство других посланников XVIII столетия следовали по гораздо более безопасному пути через польские земли, которые по сути контролировались Россией, вассальные османские княжества Молдавию и Валахию, а также Силистрийский и Адрианопольский пашалыки. В то время как московским послам приходилось иметь дело с османскими властями в устье Дона и на юге Крыма, Репнин встретил на своем пути гораздо более обходительных православных подданных Порты. Его въезд в Яссы и Бухарест сопровождался большой помпой, и дни, проведенные в обществе молдавского и валашского господарей, были наполнены пирами и увеселениями^[103]. В то время как его предшественники допетровской эпохи рисковали ударить в грязь лицом перед османскими губернаторами, Репнин проецировал власть и влияние, привлекавшее христианских подданных султана. Во время его пребывания в княжествах Репнина посещали представители высшего клира и бояре с петициями на злоупотребления господарей и записками, обосновывавшими исторические права Молдавии и Валахии, попранные греками-фанариотами, которые установили монополию на господарские престолы в XVIII столетии^[104]. Принимая эти петиции и записки, Репнин действовал в соответствии с одним из положений Кучук-Кайнарджийского договора 1774 года, который предоставлял России право делать «представления» Порте относительно Молдавии и Валахии.

Османы придавали мало значения деталям проезда российских посольств через провинциальные города Румелии на пути в Константинополь. Однако церемония въезда посольства в столицу порождала противоречия. Так, в 1740 году глава чаушей Порты отказался отобедать с Румянцевым в шатре, разбитом за стенами Константинополя. Обратив внимание на этот инцидент, Репнин решил сделать все возможное, чтобы это не повторилось^[105]. После завершения церемонии въезда российский посол был счастлив сообщить Екатерине II, что почести, оказанные ему, превосходили те, что были оказаны Румянцеву. Накануне торжественного въезда в столицу церемониймейстер привез ему подарок от великого визиря, в то время как Румянцеву пришлось довольствоваться подарком от заместителя великого визиря, присланным с простым чегодарем. В отличие от маршала румянцевского посольства, его коллега в 1775 году был принят лично великим визирем для обсуждения деталей церемонии въезда. Во время самой церемонии, как и в дни аудиенций Репнина у великого визиря и султана АбдулГамида I, начальник чаушей шел впереди посла, а не сбоку от него. Последнее служило способом показать подчинение иностранного посла, вызываемого в Порту ответить за представителей своей «нации»^[106].