Читать книгу - "Бог войны 1812 года. Артиллерия в Отечественной войне - Александр Широкорад"

Однако на самом деле положение Великой армии было далеко не блестящим. У французов начался массовый падеж лошадей. Об этом говорят все отечественные и французские историки. Тарле писал: «Но хуже всего, даже хуже болезнетворной жары, было неожиданное, в высшей степени тяжелое положение с продовольствием людей и кормом для лошадей. Быстрота движения армии, за которой не мог угнаться обоз, породила голод и мародерство»[22].

Альберт Вандаль вторит советскому академику: «Наконец, что было всего важнее и что носило непоправимый ущерб, — на земле сотнями, тысячами лежали с окоченевшими членами мертвые или умирающие лошади. Питаясь в течение нескольких недель одной травой, не получая овса, измученные непосильной работой животные были в невозможных гигиенических условиях. Они оказались не в состоянии бороться с внезапным нападением температуры, с насквозь пронизывающим их холодом и, обессилев, падали. Явление беспримерное в истории войны: одна ночь свершила дело целой эпидемии; наши солдаты в оцепенении, с ужасом стояли перед этими жертвами грозы.

Все с отчаянием думали о лишних трудах, о хлопотах, какие вследствие этого несчастья выпадут на их долю. Из офицеров — одни думали о своих несчастных эскадронах; другие — о лишенных лошадей батареях; третьи — о бедственном положении своих экипажей. Некоторые страшно сердились на войну, которая так плохо началась, и на того, кто завел их в эту страну. Командир гвардейской артиллерии, генерал Сорбье, кричал, "что нужно быть безумным, чтобы пускаться в подобные предприятия"»[23].

Причем оба пишут о первых неделях войны, когда климатические условия в Белоруссии мало отличались от Франции, Германии или Австрии. Однако только на пути от Ковно до Вильно Великая армия потеряла свыше 10 тысяч лошадей. Замечу, что даже самые бездарные австрийские и прусские генералы, воюя с Наполеоном, никогда не допускали такого падежа лошадей.

И дело не только в лошадях. Главный интендант Великой армии гнал на восток более 600 тысяч голов скота. И сразу после перехода через Неман начался массовый падеж скота.

Перед Великой армией замаячила угроза голода. Пока французы шли вперед, они в значительной степени подкармливались трофейным продовольствием. Хотя русское командование и старалось уничтожать запасы продовольствия, из-за традиционного нашего разгильдяйства и быстрого отступления большая часть провианта все же доставалась неприятелю. А вот когда французы остановились в Москве, через несколько дней начался продовольственный кризис.

Как писал дипломат и историк Владлен Сироткин: «Это первое в истории нового времени "коровье бешенство" (vaches folles), до сих пор не раскрытое учеными, резко изменило стратегические замыслы Наполеона: его армия вынуждена была кормиться "на ходу" — по существу, заниматься реквизициями и мародерством»[24].

В ночь с 24 на 25 августа Наполеон выступил из Смоленска. Весь день оп шел следом за русской армией по опустошенной дороге. Вдали по обе стороны виднелись зарева пожаров сжигаемых деревень и стогов. 26 августа император был в Дорогобуже, 27 августа вечером в Славкове, 28 августа он ночевал в помещичьем доме в Рубках недалеко от Вязьмы.

«Всюду мы косили зеленые хлеба на корм лошадям и по большей части находили везде полное разорение и дымящиеся развалины. До сих пор мы не нашли в домах ни одного русского, и, когда мы приблизились к окрестностям Вязьмы, мне стало ясно, что неприятель умышленно завлекает нас как можно дальше в глубь страны, чтобы застигнуть нас и уморить голодом и холодом. Пожары пылали не только на пути главной армии, но виднелись в разных направлениях и на больших пространствах. Ночью весь горизонт был покрыт заревом»[25],— пишет Пион, артиллерийский офицер Великой армии, в августе 1812 г.

17 августа князь Волконский привез Александру I тревожное письмо от графа Шувалова, написанное из армии еще 12 августа, то есть до падения Смоленска: «Если ваше величество не даст обеим армиям одного начальника, то я удостоверяю своей честью и совестью, что все может быть потеряно безнадежно… Армия недовольна до того, что и солдат ропщет, армия не питает никакого доверия к начальнику, который ею командует…

Генерал Барклай и князь Багратион очень плохо уживаются, последний справедливо недоволен. Грабеж производится с величайшей наглостью… Неприятель свободно снимает жатву, и его продовольствие обеспечено».

Ермолов хорош, но при таком начальнике ничем помочь не может: «Нужен другой начальник, один над обеими армиями, и нужно, чтобы ваше величество назначили его, не теряя ни минуты, иначе Россия погибла»[26].

Александр решился. В тот же день, 5 (17) августа, собрался комитет, составленный по повелению Александра из председателя Государственного совета Салтыкова, генерала Вязмитинова, Лопухина, Кочубея, Балашова и Аракчеева. Рассмотрев рапорты Барклая, Багратиона и других лиц, комитет приступил к обсуждению вопроса о новом главнокомандующем. Вопрос был щекотливый. Не только дворянство обеих столиц, но и в армии и даже в солдатской армейской массе давно говорили о Кутузове. Но все члены комитета знали, что царь терпеть не может Кутузова, и Кутузов отвечает ему взаимностью.

С семи часов вечера до половины одиннадцатого эти царедворцы никак не могли решиться поднести государю императору необходимую пилюлю. Наконец решились и подали царю протокол: «После сего рассуждая, что назначение общего главнокомандующего армиями должно быть основано: во-первых, на известных опытах в военном искусстве, отличных талантах, на доверии общем, а равно и на самом старшинстве, почему единогласно убеждаются предложить к сему избранию генерала от инфантерии князя Кутузова».

Александр же заранее знал мнение комитета. Альтернативы не было — главнокомандующим стал Кутузов.

Когда в 1962 г. снималась комедия «Гусарская баллада», советские идеологи грудью встали против предоставления Игорю Ильинскому роли Кутузова. Малограмотные советские чиновники от культуры представляли Михаила Илларионовича по портретам — важным и величественным. Между тем именно образ, созданный Ильинским, больше всего соответствует реальному Кутузову.

Многим знаменитым полководцам конца XVIII — начала XIX века приходилось волей-неволей носить маски юродствующих или дурачков. Вспомним чудачества Суворова, с помощью которых Александр Васильевич ставил на место даже царственных особ. Да и Бонапарт в 1795―1797 гг. прикидывался простачком, ничего не понимающим в политике[27], грубоватым солдафоном, которому случайно в жизни повезло. Глава Директории— прожженный интриган Баррас — отзывался о нем: «…этот маленький олух».